Говорит Фома Сегодня я ничему не верю: Глазам — не верю. Ушам — не верю. Пощупаю — тогда, пожалуй, поверю, Если на ощупь — все без обмана. Мне вспоминаются хмурые немцы, Печальные пленные 45-го года, Стоявшие — руки по швам — на допросе. Я спрашиваю — они отвечают. — Вы верите Гитлеру? — Нет, не верю. — Вы верите Герингу? — Нет, не верю. — Вы верите Геббельсу? — О, пропаганда! — А мне вы верите? — Минута молчанья. — Господин комиссар, я вам не верю. Все пропаганда. Весь мир — пропаганда. …Если бы я превратился в ребенка, Снова учился в начальной школе, И мне бы сказали такое: Волга впадает в Каспийское море! Я бы, конечно, поверил. Но прежде Нашел бы эту самую Волгу, Спустился бы вниз по течению к морю, Умылся его водой мутноватой И только тогда бы, пожалуй, поверил. Лошади едят овес и сено! Ложь! Зимой 33-го года Я жил на тощей, как жердь, Украине. Лошади ели сначала солому, Потом — худые соломенные крыши, Потом их гнали в Харьков на свалку. Я лично видел своими глазами Суровых, серьезных, почти что важных Гнедых, караковых и буланых, Молча, неспешно бродивших по свалке. Они ходили, потом стояли, А после падали и долго лежали, Умирали лошади не сразу… Лошади едят овес и сено! Нет! Неверно! Ложь, пропаганда. Все — пропаганда. Весь мир — пропаганда. М. В. Кульчицкий Одни верны России потому-то, Другие же верны ей оттого-то, А он — не думал, как и почему. Она — его поденная работа. Она — его хорошая минута. Она была отечеством ему. Его кормили. Но кормили — плохо. Его хвалили. Но хвалили — тихо. Ему давали славу. Но — едва. Но с первого мальчишеского вздоха До смертного обдуманного крика Поэт искал не славу, а слова. Слова, слова. Он знал одну награду: В том, чтоб словами своего народа Великое и новое назвать. Есть кони для войны и для парада. В литературе тоже есть породы. Поэтому я думаю: не надо Об этой смерти слишком горевать. Я не жалею, что его убили. Жалею, что его убили рано. Не в третьей мировой, а во второй. Рожденный пасть на скалы океана, Он занесен континентальной пылью И хмуро спит в своей глуши степной. Кульчицкие — отец и сын
В те годы было слишком мало праздников. И всех проказников и безобразников Сажали на неделю под арест, — Чтоб не мешали Октябрю и Маю. Я соболезную, но понимаю: Они несли не слишком тяжкий крест. Офицерье, хулиганье, Империи осколки и рванье, Все социально чуждые и часть (далекая) социально близких, Означенная в утвержденных списках, Без разговоров отправлялась в часть. Кульчицкий — сын по праздникам шагал В колоннах пионеров. Присягал На верность существующему строю. Отец Кульчицкого — наоборот: сидел В тюряге, и угрюмел, и седел. — Супец — на первое, похлебка — на второе. В четвертый мая день (примерно) и Девятый — ноября в кругу семьи Кульчицкие обычно собирались. Какой шел между ними разговор? Тогда не знал, не знаю до сих пор, О чем в семье Кульчицких препирались. Отец Кульчицкого был грустен, сед, В какой-то ветхий казакин одет. Кавалериста, ротмистра, гвардейца, Защитника дуэлей, шпор певца Не мог я разглядеть в чертах отца, Как ни пытался вдуматься, вглядеться. Кульчицкий Михаил был крепко сбит, И странная среда, угрюмый быт Не вытравила в нем, как ни травила, Азарт, комсомолятину его, По сути не задела ничего. Ни капельки не охладила пыла. Наверно, яма велика войны! Ведь уместились в ней отцы, сыны, Осталось также место внукам, дедам. Способствуя отечества победам, Отец — в гестапо и на фронте — сын Погибли. Больше не было мужчин В семье Кульчицких… Видно, велика Россия, потому что на века Раскинулась. И кто ее охватит? Да, каждому, покуда он живой. Хватает русских звезд над головой. И места мертвому в земле российской хватит. |
