Нансен сидел задумчивый, держа карандаш над исписанным блокнотом.

— Какой поэтичный народ! — вырвалось у него, наконец, — 'В какую прелестную форму заключил он свои представления об извечной превращаемости водной стихии, о великой перерождающей силе воды и об огне, который, сжигая зло, утверждает добро!

Когда мы ехали обратно в Эривань, Квислинг все время оборачивался и внимательно смотрел на снежные вершины двух Араратов, величественными призраками поднимавшихся над горизонтом. Видимо, его что-то беспокоило. Наконец, он сказал недовольным тоном:

— С какой стати на гербе армянской республики изображен Арарат? Ведь эта гора, если не ошибаюсь, находится в пределах Турции?..

Нансен сказал на это:

— А что тут странного? Ведь мы же не против того, что турки изображают на своем гербе полумесяц, хотя он, как известно, освещает весь земной шар?

Бросив эту реплику, он снова вернулся к сказкам и вспомнил, что в сказочном фольклоре почти всех народов участвует «вода мертвая» и «вода живая»; «водой живой» воскрешают царевну, усыпленную злым драконом.

— Кто этот дракон, — сказал я, — нетрудно догадаться. На Кавказе совсем еще недавно его последыши руками наемных джуваров и мирабов распоряжались всей водой, господствуя над полями землепашцев, и по своему усмотрению или покрывали их зеленью нив, или превращали в пустыню.

Я рассказал также, что почти все народы Закавказья чтут Георгия-Змееборца, смутно догадываясь о реальной сущности этой легенды, за которой можно видеть народного героя отдаленнейших времен, освободившего невесту-воду из-под власти дракона… В мифах Грузии тоже есть сказание о «Гвелашапи», хозяине рек, воду из которых он разрешал брать только в обмен на непорочных девушек.

— Не находите ли вы, — спросил я Нансена, — что сейчас в Стране Советов творятся дела, которые тоже могут послужить темой для легенд?

— Да, да, — подтвердил он, — Меня в этом убеждать не надо. Я уверен, что вы достигнете таких побед, которые сейчас кажутся фантастическими.

На шестой день пребывания в Армении мы выехали из Эривани по эчмиадзинскому шоссе в сторону Сардар-Абадской степи (ныне Октемберянский район).

Этот огромный участок выжженной земли предназначался для орошения. Здесь правительство республики и специалисты, приехавшие с севера, наметили создание сплошного зеленого массива с нивами и виноградниками, с благоустроенными селениями, в которых предполагалось устроить много тысяч армян, рассеянных по всему свету, потерявших родину, пострадавших в урагане войн и межнациональной розни.

По пути в Сардар-Абад мы проезжали через селения. Это были ряды неуклюжих коробок из камней и глины. И все же здесь веяло благополучием. По берегам каналов нам встречались тенистые сады, аллеи ив и тополей, пшеничные поля и хлопковые плантации. На полях работали крестьяне с лицами спокойными и уверенными, с походкой твердой и энергичной. В больших водоемах, где хранились запасы воды, резвились дети, а рядом гудела колесами водяная мельница, из дверей которой вкусно пахло теплой мукой.

Позже в одной из зарубежных газет Нансен писал:

«Единственное место, где в настоящее время можно устроить армянских беженцев, это Советская Армения. Здесь, где несколько лет тому назад царили разруха, нищета и голод, теперь благодаря заботам советского правительства установлены мир и порядок, и население в известной мере стало даже зажиточным».

…Мы миновали зеленеющие селения и скоро очутились на краю голой и ровной, как стол, пустыни. На ней жидкими клочками рос жесткий кустарник, сожженный солнцем бурьян, валялись камни. Пустыня спала. Она видела тяжелые сны, и сквозь жаркую дрему ей грезилась одна только вода, вода, вода…

Слева около нас, как видение прошлого, возвышалась старинная крепость с большими круглыми башнями и бойницами, искрошенными временем. В некоторых местах на потолках и стенах сохранился орнамент. Когда-то эта крепость была оплотом завоевателей, а теперь ее превратили в загон для скота.

Раскинувшись на сто с лишком тысяч гектаров, лежала перед нами степь. Безмолвный простор, уходящий за горизонт, курился желтой пылью, поднимаемой раскаленным ветром. Казалось, что земля стонет под жестокими лучами солнца и молит о влаге, обращая к небу свое высохшее чрево.

Из-под колес автомобиля выскакивали сухие жесткие шары перекати-поля. Впереди виднелись кучи огромных камней, покрытых разноцветными узорами лишайников.

Мы остановились у обрывистого берега Ахурьяна.

Итальянец что-то вычерчивал у себя в блокноте, француз собирал растения и образцы почвы.

Нансен сидел на камне и рисовал нам картины будущей жизни в этом краю. Он, как ребенок, радовался смелому замыслу, а я думал, глядя на него:

«Какой размах у этого необыкновенного человека! Какая ненасытная душа!.. Неустрашимый победитель ледяных просторов, он с такой же страстью и во имя тех же гуманных целей тратит свои силы на почти непосильную сейчас для людей задачу — поднять воду со дна глубокого ущелья, вздыбить своевольный Ахурьян, превратить пески в цветущий сад и возродить жизнь на этом кладбище природы!»

Нансен большим синим платком утирал пот со своего широкого лба, говорил и говорил, широко размахивая длинными руками, и во взгляде его умных глаз по-детски чисто светилась неистребимая вера в торжество добра и науки. В руке у него был карандаш, и он по привычке чертил им в воздухе какие-то схемы. Я невольно следил за кончиком этого карандаша и совершенно отчетливо видел, как перед моими глазами на фоне ярко-голубого неба расцветает чудесная сказка.

Если бы знал тогда Фритьоф Нансен, что не пройдет и десяти-пятнадцати лет, как от этой пустыни по воле советских людей не останется и следа! Что через голое Сардар-Абадское плато будет прорыт большой оросительный канал, который превратит царство запустения в цветущий край; на плодородных почвах зазеленеют кудрявые виноградники, Фруктовые сады и табачные плантации; разовьется травосеяние, и колхозные стада будут снабжать всю республику вкусным и жирным молоком, душистыми сырами; Армения будет иметь собственный сахар, так как здесь откроются богатые возможности для выращивания сахарной свеклы… Ученый не мог тогда предвидеть, что благодаря воде даже климат изменится здесь и люди перестанут изнывать в летние месяцы от иссушающей жары, тысячелетиями господствовавшей в этих местах[35]. Десятки тысяч армян-беженцев со всех концов света приедут сюда, на возвращенную им родину, вольются в могучую семью советских народов и своим патриотическим трудом прославят мир и дружбу, провозглашенные великой страной социализма.

Обратно в Эривань решили ехать поездом.

Вагон, стоявший в тупике на станции Сардар-Абад, обещали прицепить к поезду только утром. Нам предстояло ночевать на глухом полустанке среди огромной степи.

В купе было душно, и сон не шел.

Промаявшись с полчаса, я, наконец, не выдержал и оставил вагон.

Передо мной открылась туманная бесконечность, слабо озаряемая звездами.

Сделав несколько шагов, я заметил впереди себя на земле что-то светлое. Подошел ближе и услышал «Силь ву пле!», произнесенные знакомым голосом.

Это был Нансен. Он лежал на широком брезентовом плаще. Под ним не было ни тюфяка, ни коврика, не было даже подушки. Этот железной выносливости человек лежал на жесткой, как кирпич, земле.

Узнав меня, он подвинулся, чтобы освободить место на плаще, и проговорил:

— Ложитесь… Будем вместе смотреть на небо…

Я лег. Некоторое время мы молча глядели на звезды.

Потом я спросил:

— Какая разница между здешними звездами и звездами Арктики?

— Огромная, — сказал Нансен и, подумав, добавил: — в Арктике звезды колючие, они похожи на голубые искры, забывшие потухнуть… Здешние звезды желтоватые, сонные… можно подумать, что у них слипаются веки…