Узнав, какое бедствие терпит «Сато-Мару», американский китобоец «Гарпун», подошедший было по сигналу СОС к ее борту, немедля повернул обратно. Возможно, что капитан китобойца испугался заразы, а может быть, он, снесшись с кем-то по радио, получил соответствующую инструкцию.

Обмыв всех рыбаков, окатив палубу «Сато-Мару» из пожарных шлангов, снабдив японцев свежими продуктами и чистой пресной водой, приняв, естественно, необходимые меры по безопасности своего корабля, пограничники забуксировали шхуну и сообщили по радио о происшедшем японским кораблям, которые могли находиться где-нибудь поблизости.

Под утро к «Вихрю» и «Сато-Мару» подошел японский краболов. Быстро произведя все необходимые формальности, пограничники передали ему соотечественников и шхуну.

— Поблагодарили они нас, и мы легли на разные курсы, — закончил капитан третьего ранга свое невеселое сообщение…

«Коварный старик» по-прежнему курился, по-прежнему радио приносило известия о продолжающемся извержении сопки Безымянной на Камчатке, но все это казалось нам на острове Н., да, конечно, и не только нам, малозначимым в сравнении с новой трагедией, постигшей японский народ.

Лишь через несколько дней, передавая Баулину дневник Алексея Кирьянова, я сказал:

— Натерпелся парень, настоящий герой…

— А вы знаете, — улыбнулся капитан третьего ранга, — он ведь нас не встретил, когда мы вернулись на остров. Спал на пирсе как убитый. Видно, вышел встречать, да так, не дождавшись, свалился и уснул.

— А что это он тут не дописал? — показал я на неоконченную фразу в дневнике.

— Алексей предлагал, чтобы впредь все склады базы строились только на этом самом мысе, который он окрестил мысом Доброй Надежды. С тех пор этот мыс мы так и называем.

— Разрешите нескромный вопрос: многие ли семьи вернулись тогда на ваш остров?

— Все! — Баулин рассмеялся, — Чудак вы человек. Не каждый же год подряд «Старик» будет «кашлять». Больше скажу — семей у нас с тех пор прибавилось: пяте ро офицеров из отпуска с материка молодых жен привезли.

— А Кирьянова тогда чем-нибудь отметили?

— А то как же! Начальник пограничного округа наградил Алексея именными часами. Москва — медалью «За отличие в охране государственной границы СССР», а дальневосточный филиал Академии наук — Почетной грамотой.

— Филиал Академии наук?

— Что вы удивляетесь? Ведь за все время извержения «Коварного старика» Алексей, помимо личного дневника, вел подробнейшие записи. Из Петропавловска-Камчатского к нам на Н. специально приезжали ученые-вулканологи, так они просто диву дались: «Научные наблюдения пограничника Кирьянова — для нас сущий клад…»

Мыс Доброй Надежды…

Как-то, несколько дней спустя, мы гуляли на нем с Маринкой и боцманом Дорониным. Далеко, почти на самом горизонте, шел какой-то парусник.

— Японец, — прищурившись, определил боцман, — Двухмачтовая, моторно-парусная шхуна «Хризантема». Капитан третьего ранга не говорил вам, как «Вихрь» побил карту шкипера «Хризантемы»? Алеша Кирьянов тоже в той игре участвовал. Всего-то товарищ Баулин, может, и не упомнил, ну да если он разрешит, мы с Атласовым тоже кое-какие детальки вспомним…

Историю о том, как «Вихрь» спутал карты шкипера «Хризантемы», я слышал от многих пограничников из команды сторожевика. Однако по обыкновению капитан третьего ранга Баулин меньше всего говорил о своем участии в этой сложной боевой операции, а боцман Доронин, как всегда, не отставал тут от командира. Вот почему мне пришлось объединить все рассказанное без ссылок на первоисточник.

Ветер дул с северо-востока в лоб. Океан дышал тяжело, вздымая крупные отлогие волны. Как обычно, небо закрывали тучи. За целое лето метеорологи зарегистрировали у Средних Курил всего-навсего тринадцать солнечных дней. Мелкий моросящий дождь — бус — высеивался почти не переставая.

Сторожевик «Вихрь» возвращался после двухсуточного дозорного крейсерства в районе островов К. и П. Барометр продолжал падать, и капитан третьего ранга Баулин приказал прибавить ходу, торопясь до наступления шторма поспеть на базу.

Начиная с Олюторки и Карагинского острова, что у северо-восточной оконечности Камчатки, до мыса Лопатки, Командорских и Южных Курильских островов, во всех гаванях, стоянках и прибрежных факториях знали смелого командира, готового в любую минуту отправиться в море, навстречу любой опасности. Из этого, однако, вовсе не следовало, что Баулин предпочитал ровным попутным ветрам крепкие «лобачи» и безразлично относился к солнцу.

И он обрадовался, когда вдруг в мрачных сизо-серых тучах проглянула узкая голубоватая полынья. Полынья увеличивалась на глазах и вскоре стала похожа на гигантский моржовый бивень. Острие бивня вспыхнуло оранжево-красным огнем и вонзилось в солнце. Паутинная сетка буса оборвалась.

Появление солнца в этих широтах Тихого океана было событием столь редким, что Баулин счел необходимым занести в вахтенный журнал: «29 августа 195… года, 10.06. На траверзе мыса Ю. показалось солнце». Сигнальщик Петро Левчук скатился по крутому трапу в тесный кубрик, где свободные от вахты пограничники сражались в домино и слушали радиоконцерт, и гаркнул:

— Свистать всех наверх, солнце!

Первым, как положено, поднялся на ют боцман Семен Доронин. Высоченный широкоплечий богатырь, он, прищурившись, поглядел из-под ладони на солнце.

— Давно не видались, соскучилось!

— Сейчас опять спрячется, — сказал Алексей Кирьянов.

— Что оно телеграмму тебе прислало? — усмехнулся Петро Левчук. Худощавый, стриженный под бокс, все лицо в веснушках, он закинул ногу на ногу, небрежно облокотившись о шлюпку-тузик.

— Целых три, когда ты еще не протер глаза! — Кирьянов не лазил в карман за словом.

Обогнув мыс Ю., «Вихрь» пошел параллельно берегу. Теперь задувало уже не в лоб, а в правую скулу форштевня. На фоне посветлевшего неба скалистые кряжи острова, круто опускающиеся в океан, казались еще более высокими. В случае нужды тут не надейся укрыться от непогоды. На Средних Курилах мало бухт, где бы корабль мог спокойно отстояться во время шторма или тайфуна. Недаром капитаны торгового флота предпочитают поскорее миновать эти мрачные скалы. А пограничники плавают тут каждый день — что поделаешь, служба.

Прибрежные утесы отливали то иссиня-черным, то белым, будто по ним пробегала рябь. Казалось, каменные громады ожили. Со стороны острова доносился непрерывный гул, напоминающий гул могучих порогов. На утесах шумел птичий базар: миллионы кайр и гаг.

Стаи кайр то и дело поднимались в воздух. Когда они дружно, крыло к крылу, летели навстречу сторожевику, то напоминали стремительно несущееся облачко: грудь и шея птиц были белыми. Неожиданно они поворачивали обратно, и в мгновение облачко превращалось в черную полость, падающую в океан. Но пограничники не обращали внимания на птиц. Зато как только сторожевик миновал птичий базар, все, даже невозмутимый сибиряк Иван Ростовцев, перешли на левый борт, и никто уже не отрывал глаз от берега. «Вихрь» поравнялся с лежбищем ушастых тюленей — котиков. Баулин еще издали увидел, что берег заполнен пугливыми животными, и скомандовал в машину сбавить ход. Зачем их тревожить!

Котики располагались на узкой каменистой береговой полосе «гаремами» по тридцать-сорок коричневато-серых, окруженных детенышами маток. В середине каждого «гарема», словно часовые на страже, бодрствовали рослые, темно-серые самцы.

— Нежатся! Небось тут их тысяч на пятьсот, не меньше, — с ласковым восхищением сказал Доронин.

— А вот тот секач здоров, пудов за сорок! — показал Левчук.

— Который? — поинтересовался Кирьянов.

— Да вон там, правее рыжей скалы.

— Ревнует, старый шельмец! — усмехнулся боцман.

Огромный секач, о котором шла речь, был явно встревожен. Он поводил из стороны в сторону усатой мордой и, обнажив клыки, зло поглядывал на четырех расхрабрившихся и совсем близко подползших к «гарему» молодых котиков-холостяков.