На островах янки обнаружили редкое сандаловое дерево, которое можно было с выгодой сбывать в Китай. Договор о продаже сандалового дерева был быстро оформлен с королем канаков. Подданные Камеамеа на своих плечах день и ночь стаскивали к берегам драгоценные стволы. От изнурительного труда они гибли сотнями. На место погибших сгонялись новые, но королевская казна пополнялась оружием и утварью.

В 1819 году Камеамеа I умер. Семьдесят четыре года существовало после его смерти Гавайское королевство, шесть королей сменилось на его престоле. История преемников Камеамеа — история потери канаками своей независимости.

На следующий год после смерти короля с американского корабля «Таддеус» высадились на Оаху семнадцать отцов-миссионеров, направленных ревнителями благочестия из города Бостона. День их высадки стал черным днем Гавайев.

Миссионеры деятельно боролись с языческой религией гавайцев и не менее активно вырубали их сандаловые леса. Когда от лесов ничего не осталось, было обнаружено, что гавайская земля способна отлично выращивать сахарный тростник, и миссионеры стали плантаторами. За миссионерами из Штатов потянулись коммерсанты помельче и просто мелкие жулики.

Гавайская земля постепенно переходила в руки предприимчивых янки. Земли уплывали из рук королей, но зато росли долги королей, а вместе с долгами росла их зависимость от американских «друзей». Короли прожигали жизнь, предоставляя своим подданным умирать на сахарных плантациях. За сто лет число канаков сократилось в десять раз с 400 до 40 тысяч. На место вымирающих канаков плантаторы привозили рабочих китайцев, японцев и португальцев.

В 1887 году американцы заставили короля Калакауа подписать конституцию, почти лишавшую его власти.

После смерти Калакауа на престол вступила его, сестра Лидия Лилиуокалани, талантливая поэтесса и композитор, автор гавайского национального гимна «Алоха оэ».

Муж Лилиуокалани был американец — губернатор острова Оаху Джон Доминис, но это не мешало ей оставаться убежденной националисткой и противницей навязанной Америкой конституции.

Воцарение Лилиуокалани пришлось как раз на то время, когда правители Соединенных Штатов решили окончательно разделаться с независимостью Гавайев.

На островах было достаточно сторонников присоединения Гавайев к Соединенным Штатам, особенно среди плантаторов. К ним очень благосклонно прислушивались в Вашингтоне. По инициативе американского посла Джона Стивенса гавайские американцы организовали тайный «Клуб сторонников аннексии». Во главе клуба стал плантатор Лоррен Тэрстон.

На выборах 1892 года победила националистическая «партия королевы», в Гонолулу сторонники независимости организовывали антиамериканские митинги, со всех концов Гавайских островов Лилиуокалани получала петиции с просьбой отменить конституцию 1887 года и лишить права голоса негавайских подданных.

Тогда американцы и их приспешники решили свергнуть королеву, организовать «временное правительство» и открыто просить правительство Соединенных Штатов присоединить Гавайи к Америке.

В начале января на рейде Гонолулу появился американский крейсер «Бостон», а 16 января заговорщики инсценировали «революцию» во имя «свободы и демократии».

В порту Гонолулу обычная суета. По широкому пространству гавани — от залитых нефтью причалов до далекого, виднеющегося на горизонте бурого кратера потухшего вулкана — как белые птицы, скользят легкие яхты, снуют шлюпки, шлепают колесами буксиры. У причалов возвышается целый лес мачт. Около одного из них грузно покачивается на волне прибывший из Сан-Франциско огромный океанский пароход «Звезда».

Гремят краны, визжат тележки. На пассажирской пристани толпа. Наверное, не нашлось бы в мире нации или сословия, представителей которых не было бы в этот час среди приехавших или среди встречающих.

Панамы, шляпы, цилиндры, яркие платья, черные и белые сюртуки и едва прикрывающие наготу ломхотья смешались в одном пестром оглушающем водовороте. Все кричали и куда-то спешили.

Через толпу, оглядываясь по сторонам, проталкивались трое мужчин. Один пожилой и тучный в мягком пиджаке и широкополой соломенной шляпе и два молодых человека в рабочих блузах.

— Держу пари, это они! Хэлло, мистер Джон Руссель? — окликнул толстяк спокойно стоявшего у пакгауза невысокого мужчину с небольшой седой бородкой.

Мужчина повернулся на голос толстяка и ответил:

— Да, сэр.

— Очень рад. Гесслер. Управляющий вайанайской плантацией, — Гесслер поклонился стоящей рядом с мужчиной пожилой женщине в золотом пенсне, — Миссис Руссель? Очень приятно! Черт возьми, ну и жара!

Вслед за Гесслером и подхватившими чемоданы молодыми людьми Руссели вышли на площадь, полную звона конок и стука проезжающих экипажей.

До отхода поезда оставалось немного времени, но Гес-слер не спешил, так как вокзал единственной на острове железнодорожной линии Гонолулу — Вайанае находился всего в нескольких кварталах от порта.

Город Гонолулу расположился у подножия черных гор, величественным амфитеатром спускающихся к воде. Только две-три ближайшие к порту улицы имели деловой вид, сверкали стеклом и серели камнем и пылью, все остальное тонуло в зелени садов.

На широких тротуарах было много народу: продавцы лимонада, фруктов и печенья, чиновники, посыльные, агенты торговых фирм и компаний и беспечные, толпящиеся у витрин магазинов зеваки. Мелькали китайские, японские лица, множество белых, звучала английская, французская, немецкая речь.

— Но где же туземцы? Где канаки, хозяева страны? — спросил Руссель Гесслера.

— Как где? Вон и вон, — ответил Гесслер и показал на смуглых женщин, торгующих цветами, и робко пробирающегося вдоль домов юношу, совершенно оглушенного и подавленного разноязычной толпой…

Когда уселись в вагон, тучный спутник Русселей имел довольно жалкий вид. Его донимала жара. Он то снимал шляпу и промокшим насквозь платком вытирал лоб, то махал ею перед носом, словно веером, то снова надевал шляпу и стойко пытался не обращать внимания на стекающие по вискам струйки пота, но не выдерживал, и опять из кармана появлялся платок, а шляпа превращалась в веер.

Управляющий был весь занят неравной борьбой с тропическим солнцем, и ни на что другое, даже на разговоры, он был не способен.

Но Руссели, видимо, не особенно обижались на «то, что оказались предоставленными самим себе. Джон Руссель и его супруга смотрели в окно и тихо переговаривались.

На линии господствовали довольно патриархальные порядки. Поезд полз медленно и, помимо многочисленных станций и полустанков, останавливался где и когда угодно, и пассажиры имели полную возможность наслаждаться видами, открывающимися из окон вагона.

Миновав пригородные поля таро с легкими хижинами гавайцев, дорога пошла болотистыми низинами вблизи огромного залива.

Здесь живут китайцы. Среди нежных ярко-изумрудных рисовых полей тут и там разбросаны украшенные иероглифами китайские фанзы. Рисовые поля и фанзы… И только кое-где вздымающиеся необыкновенно длинные темные и гибкие стволы кокосовых пальм, увенчанных круглой кроной, разрушают иллюзию совершенно китайского пейзажа.

По мере движения на восток местность становится хол-мистей и на смену рисовым полям появляются плантации.

Мелькнет домик европейца, окруженный парком из пальм и олеандров. Покажется и скроется плантация прославленных гавайских ананасов. Эти белые и чрезвычайно ароматные ананасы намного вкуснее цейлонских и американских.

Но вот вокруг насколько хватает глаз — до самого горизонта, до гор, то зеленых, то бурых, постоянно завершающих островной пейзаж, — раскинулось однообразное зеленое море грубого коленчатого камыша, раза в два превышающего рост человека. Это сахарный тростник.

Пошли сахарные плантации.

Высокая грязно-красная фабричная труба, поднимающаяся среди плантации, да кучка бедных и грязных лачуг — жилища рабочих — вот и все, что нарушает однообразие зелено-желтого моря тростника.