«…Сразу постараться улучшить положение крестьян и начать крупные работы электрификации, орошения. Орошение больше всего нужно и больше всего пересоздаст край, возродит его, похоронит прошлое, укрепит переход к социализму»[33]. Когда по просьбе Нансена сняли копию этого письма, он бережно сложил лист бумаги вчетверо, вынул из бокового кармана большой бумажник и спрятал документ, который, видимо, произвел на него большое впечатление.

В Тифлисе пробыли пять дней, все это время Нансен аккуратно каждое утро ездил из гостиницы принимать горячие серные ванны. Поздно вечером выехали поездом в Армению.

Нужно было перевалить через горный хребет Малого Кавказа.

Проехали город Шулаверы, в котором родился Степан Шаумян. Нансен слышал о нем и попросил меня рассказать подробности из биографии этого мужественного большевика-ленинца, ставшего жертвой озверелых интервентов.

Когда мы проезжали мимо алавердских медных заводов, Нансен спросил, где еще в Закавказье есть медные разработки. Я ответил: «В Армении, в Зангезуре».

— Да, да, Кафан! — вспомнил он.

Оказывается, кто-то из его знакомых французов работал в Зангезуре на кафанских рудниках.

Уже во время предыдущих бесед я убедился в том, что у Нансена собрано большое количество сведений об истории, народе, хозяйстве, флоре и фауне Закавказья. Он много читал об этой стране и сделал некоторые интересные выводы. Ему была знакома идея «Севанского каскада», которому предстояло преобразить всю экономику Армении. Однажды он заявил мне, что южный прикаспийский Азербайджан с его латеритными почвами может развиваться как район влажных субтропиков и что там — место для культуры чая. Это вполне совпадало с планами советских хозяйственных организаций.

…Поезд двигался очень медленно, паровоз тяжко вздыхал, пыхтел и дергал вагоны, с трудом втаскивая небольшой состав на Джаджурский перевал. Наконец, на рассвете, собрав последние силы, он ринулся в темный четырехкилометровый тоннель, победоносно одолел самую высокую точку перевала и с ликующим ревом выскочил из тьмы навстречу новому дню, навстречу уже проснувшемуся Ленинакану.

Население города, пожертвовав сладким сном на заре, вышло к станции приветствовать гостя из далекой Норвегии. Он сошел на перрон и, пока паровоз набирал воду, решил побеседовать с группой черноглазых пионеров. Расспрашивал их о школе, о том, как организованы пионерские отряды, какой у них самый любимый спорт…

Подошли две учительницы.

— Мы знаем, что вы приехали изучать возможности для проведения оросительных каналов, — начала одна из них, — Всему миру известно, какой вы решительный человек, вас все любят и уважают. Мы желаем успеха в вашей работе! Нам так нужна вода! Даже в нашем городе ее не хватает, приходится возить в бочках за пятнадцать километров… Мы каждую каплю бережем!

Нансен стоял, слушал, разводил руками и говорил:

— Ах, если бы я был всемогущим, я бы приблизил к вам воду из этих прекрасных ледников!

И показал на два ослепительно белых снежных горба прозрачного Арагаца. С одного из них, как легкая пушинка, оторвалось облачко, поплыло навстречу другому, но не успело с ним обняться — растаяло в голубом необъятном небе.

…И снова станция за станцией: многие из них превратились в развалины, напоминающие о недавно прокатившейся по стране гражданской войне и о нашествии турок.

После турецких зверств 1915–1916 годов в Армении осталось около тридцати тысяч сирот. Из двух миллионов армян, живших в Турции, половина была уничтожена, а стальные бежали в разные страны и влачили на чужбине бедственное существование.

И стоял у окна рядом с Нансеном. Недалеко от железнодорожного пути на обугленном пепелище крестьянского домика стоял полуголый в рубищах мальчик и махал ручонкой, провожая несущийся поезд.

«Может быть, отец и мать этого мальчугана, — думал я, — пали под ударами турецких ятаганов, и он остался один. А теперь смотрит на бегущий мимо поезд, в окне которого белеет голова старика, приехавшего издалека с желанием поддержать мир и дружбу между народами, дать влагу полям, залитым кровью… Но чего он может добиться один?»

«Ширак — житница Армении!»

Так с древних времен говорили об этой огромной равнине, на которой когда-то зеленели поля, созревала знаменитая ширакская пшеница.

Несколько войн, междоусобица, раздоры привели к тому, что люди запустили хлебопашество, оросительные каналы занесло песком, мирабы, специалисты по орошению, перестали следить за тем, чтобы во время дождей в больших водоемах накапливалась влага. Ширак заглох. Угроза голода нависла над этим когда-то плодородным и веселым краем. Солнце поспешило выжечь сады и виноградники. Поля превратились в голую пустыню. А неподалеку, за горным хребтом, кипел, извивался среди камней шумливый Ахурьян-Арпачай, бесполезно унося свои воды в море.

В первые годы после установления советской власти сюда пришли инженеры и рабочие. Долго и настойчиво долбили они гору. Действуя киркой, молотком и динамитом, пронизали ее ниткой тоннеля, и Ахурьян должен был через него дать воду Ширакской долине.

Это замечательное событие произошло как раз в те дни, когда комиссия Нансена посетила Ленинакан.

С утра до ночи по улицам города ходили глашатаи и оповещали всех о радостном событии. Город был празднично украшен, с балконов спустили самые красивые ковры. В гривы лошадей вплели ленты, на рога буйволов повесили красные банты. Смуглые лица жителей сияли.

Еще только начало светать, а уже возбужденные ленин-аканцы тронулись к тому месту, где пролегала трасса оросительной системы. Ехали в пролетках, фаэтонах, на автомашинах, волах, верхом на пылких карабахских жеребцах, шли пешком, с жаровнями, с бубнами, с грудными детьми, с бурдюками вина за спиной.

Тысячи сирот с красными знаменами шли по дороге, чтобы приветствовать представителей братских народов Советского Союза, поставивших себе целью вернуть благосостояние и радость мирного труда обнищавшей, разграбленной Армении.

Далеко в ущелье гремел и бился Ахурьян. Наступил последний день его свободы. Через несколько часов мудрые и трудолюбивые люди запрут его бирюзовые воды в гранитные стены, толкнут их в тесный проход двухкилометрового тоннеля, а затем прикажут течь по равнине, и пойдет поток к полям, забыв свою недавнюю прыть и ярость.

Голубоватые скалы, складками опускавшиеся к реке, были усыпаны людьми. Около плотины невозможно было пробраться через огромную толпу. Перед трибуной на камнях расположились почетные гости.

Нансен сидел вместе с председателем Закавказского Центрального исполнительного комитета Махарадзе. Рядом с ними в огромных роговых очках стояла корреспондентка американского газетного треста. Оживленной группой разместились «именинники» — инженеры, водхозы, водначи, водснабы, гидрологи, гидротехники и прочие водные специалисты, приехавшие сюда с разных концов страны, чтобы принять участие в осуществлении славного дела…

Мелькнул флажок в руке распорядителя, опустились щиты плотины. Прошло десять минут, и на том месте, где только что сновали люди, появились ручейки, потом они слились и вскоре превратились в обширное озеро, достигающее краев плотины. Страшный удар потряс воздух, взметнулся столб дыма, пронизанный огнем, и вдруг рассыпался бойкий горох ружейного салюта, зазвучал «Интернационал» и загремели аплодисменты.

Махарадзе вертит ручку подъемных винтов. Ему помогает Нансен, изо всех сил нажимая на штурвал большими, сильными руками. Через взорванную перемычку, бурля и крутясь, в тоннель хлынула вода.

На митинге выступил и Нансен.

Он сказал, что вода вместе с другими благами жизни Делает людей счастливыми. И надо стремиться к тому, чтобы на земле не было ни одной нивы, ни одного виноградника или сада, который испытывал бы нужду в воде. Тогда люди будут счастливы и могущественны, тогда умрет зависть и расцветет мир!