— И больше вы ничего не едите? — не выдержала я.

— Пью воду. Еще съедаю банан, если просыпаюсь ночью. — Она повернулась на бок и привстала на локте. — А вы ужасно переедаете, постыдно переедаете! И еще ждете, что Пламя Души сможет ярко гореть под грудами жира?

Мне не хотелось, чтобы она смотрела на меня, поэтому, едва к нам подошла совсем юная девушка в коралловых бусах, мне пришло в голову еще раз взглянуть на часы.

— Бедняжка фрау Гауптманн не смогла сегодня прийти, — сказала Загорелая Дама. — Она вся в пятнах из-за нервного расстройства. Вчера она переволновалась, когда ей пришлось написать две открытки.

— Очень ослабленная женщина, — вмешалась Венгерка, — но милая. Представляете, у нее отдельные коронки на каждый из передних зубов! И все же нельзя позволять дочерям носить такие короткие матроски. Они сидят на скамейках, скрестив ноги самым неприличным образом. Что вы делаете сегодня вечером, фрейлейн Анна?

— Ах, — отозвались Коралловые Бусы, — герр Оберлейтенант предложил мне поехать с ним в Ландсдорф. Ему надо купить яиц для своей матери. А там он, покупая восемь яиц у знакомых фермеров, с которыми можно поторговаться, экономит один цент.

— Вы американка? — спросила Овощная Дама, поворачиваясь ко мне.

— Нет.

— Тогда англичанка?

— Ну, пожалуй…

— Или то, или другое, иначе быть не может. Я несколько раз видела, как вы гуляли. Вы носите?..

Я встала с земли и села на качели. Прохладный ветер ласково обдувал мое тело. На голубом небе неспешно плыли белые облака. Сосны махали ветками одновременно, ритмично и шумно, и от них исходил крепкий запах. Я чувствовала себя легкой, свободной и счастливой — как девчонка! Мне хотелось показать язык лежавшим на травке дамам, которые, скучившись, о чем-то многозначительно шептались.

— Вам, верно, неизвестно, — донеслось до меня из кабинки, — что качели очень вредны для желудка. Моя подруга покачалась, а потом три недели ничего не могла взять в рот.

Я направилась к купальне, и там меня облили водой.

Одеваясь, я услыхала стук в стенку.

— Знаете, — спросил голос, — что в Люфтбаде живет мужчина, который закапывает себя по подмышки в грязь и не верит в Троицу?

Зонтик — мое спасение в Люфтбаде. Теперь, когда я собираюсь туда, то беру с собой большой зонт моего мужа и прячусь за ним в уголке.

И совсем не потому, что стыжусь своих ног.

— Думаете, мы могли бы пригласить ее на прогулку? — спросила фрейлейн Эльза, в который раз завязывая перед моим зеркалом розовую ленту у себя на поясе. — Хотя она очень образованная, знаете, мне кажется, что ее гложет тайная печаль. Сегодня утром Лиза сказала мне, когда прибиралась у меня в комнате, что она целыми часами сидит совсем одна и пишет. Лиза говорит, что она пишет книгу! Наверно, поэтому она никогда не бывает с нами, да и мужу с ребенком уделяет совсем мало времени.

— Вот вы и задайте ей этот вопрос, — сказала я. — Мы ни разу не перемолвились ни словом.

Эльза порозовела.

— А я говорила с ней один раз, — призналась она. — Я принесла ей полевые цветы в комнату, и она, в белом пеньюаре и с распущенными волосами, открыла дверь. Никогда не забуду. Она молча взяла цветы, а потом я услышала — она неплотно закрыла дверь — я услышала, когда шла по коридору, как она говорит: «Чистота, благоухание, благоухание чистоты и чистота благоухания!» Прекрасно!

В дверь постучала фрау Келлерман.

— Вы готовы? — спросила она, входя в комнату и благодушно улыбаясь нам. Джентльмены ждут на крыльце, и я пригласила Передовую Даму присоединиться к нам.

— Не может быть! — воскликнула Эльза. — А мы с gnadish фрау как раз говорили о том, не…

— Я встретила ее, когда она выходила из своей комнаты, и она сказала, что с удовольствием принимает приглашение. Ей тоже ни разу не пришлось побывать в Шлингене. Сейчас она внизу, разговаривает с герром Эрхардтом. Полагаю, мы прекрасно проведем день.

— Фриц тоже ждет? — спросила Эльза.

— Конечно же, ждет, милое дитя; он нетерпелив, как голодный мужчина, которому не терпится услышать обеденный гонг. Ну же, бегите!

Эльза убежала, и фрау Келлерман многозначительно улыбнулась мне. До тех пор мы с ней редко беседовали из-за того, что «ее единственная радость» — очаровательный малыш Карл — ни разу не смог превратить в пламя те искры материнства, которые, как считается, в огромном количестве горят на сердечном алтаре любой уважающей себя женщины; однако в предвидении долгого путешествия мы были проникнуты друг к другу искренней симпатией.

— Мы испытаем двойную радость. Ведь у нас будет возможность наблюдать счастье милых Эльзы и Фрица. Вчера утром они наконец-то получили от родителей письма с благословением. Странно, стоит мне оказаться в обществе только что помолвленных пар, и я расцветаю. Недавно помолвленная пара, мать со своим первенцем, ложе смерти, если не было несчастного случая, одинаково действуют на меня. Пойдемте вниз?

Мне очень хотелось спросить ее, как можно расцветать при виде ложа смерти, но я сказала лишь:

— Да, конечно.

На крыльце пансиона постояльцы, принимающие курс лечения, встретили нас приветственными криками, которые для немцев обязательны перед любой, даже самой незначительной, экскурсией. С герром Эрхардтом мне еще не приходилось встречаться, поэтому, следуя строгому правилу, установленному в пансионе, мы обменялись вопросами о том, как нам спалось ночью, приятные ли сны снились ему, когда мы встали утром, был ли горячим кофе, когда он спустился к завтраку, и как мы провели утро. Взобравшись на эту вершину национальной вежливости, мы остановились, довольные и улыбающиеся, чтобы перевести дух.

— А теперь, — сказал герр Эрхардт, — могу вас обрадовать. Сегодня к нам присоединится фрау Профессорша, — он перевел радостный взгляд на Передовую Даму, — позвольте мне познакомить вас…

Мы обменялись едва заметными поклонами и смерили друг друга взглядом, который обычно называют «орлиным», но которым скорее пользуются женщины, чем безобидные птицы.

— Вы, верно, англичанка? — спросила она.

Я не стала отрицать.

— В настоящий момент я читаю довольно много английских книг, — продолжала фрау Профессорша, она же Передовая Дама, — скажем, изучаю их.

— Вот видите! — воскликнул герр Эрхардт. — Когда-то я дал себе слово, что не умру, пока не прочитаю Шекспира на его родном языке, а, оказывается, вы, фрау Профессорша, уже погрузились в бездну английской мысли!

— Судя по тому, что я прочитала, бездна не очень глубока.

Герр Эрхардт довольно кивнул.

— Да, я тоже слышал… Однако не будем огорчать нашу милую английскую приятельницу перед экскурсией. Поговорим об этом в другой раз.

— Ну, вы готовы? — позвал нас Фриц, который уже спустился с крыльца и теперь стоял внизу, поддерживая под локоток Эльзу.

Тут обнаружилось, что пропал Карл.

— Карл! Карлхен! — кричали мы.

— Только что он был здесь, — сказал герр Ланген, изможденный, бледный юноша, который оправлялся от нервного истощения, полученного из-за слишком усердных занятий философией и недостаточного питания. — Он сидел здесь и шпилькой разбирал часы!

Фрау Келлерман набросилась на него:

— Вы хотите сказать, мой дорогой герр Ланген, что не остановили мальчика?

— Нет, — ответил герр Ланген, — как-то раз я уже пытался это сделать.

— Да, у мальчика слишком много энергии, и он все время что-то выдумывает. Не одно, так другое!

— Может быть, он взялся за часы в столовой? — предположил не без сарказма герр Ланген.

Передовая Дама заявила, что мы должны идти без него.

— Я никогда не беру дочь на прогулки. И она всегда тихо сидит в спальне до моего прихода!

— Вот он! Вот он! — крикнула Эльза.

Мы увидели, как Карл слезает с каштана, весьма пострадавший от сучьев.

— Я все слышал, мама, — признался он, когда фрау Келлерман стаскивала его вниз. — О часах все неправда, я только рассматривал их, а маленькая девочка никогда не сидит в спальне. Она сама говорила, что каждый раз идет в кухню, и там…