— Хватит! — остановила его фрау Келлерман.

Мы en masse отправились по улице. День стоял теплый, и публика, приехавшая на лечение и предававшаяся в садиках при своих пансионах мирному процессу пищеварения на открытом воздухе, окликала нас и, прибавляя неизменное «Herr Gott», интересовалась, не собрались ли мы на прогулку. Все с очевидным и нескрываемым удовольствием желали нам доброго пути, когда мы упоминали Шлинген.

— Но ведь туда восемь километров! — крикнул нам старик с седой бородой, который стоял, опершись на изгородь и обмахивая себя желтым носовым платком.

— Семь с половиной, — возразил герр Эрхардт.

— Восемь! — заорал старик.

— Семь с половиной!

— Восемь!

— Сумасшедший, — сказал герр Эрхардт.

— Пожалуйста, оставьте его в покое, — попросила я, закрывая уши руками.

— Такое невежество нельзя оставлять без внимания, — возразил герр Эрхардт и, повернувшись к нам спиной, выставил семь пальцев с половиной, потому что был не в силах произнести больше ни слова.

— Восемь! — прогремел седобородый старик, не знавший усталости.

Мы все очень расстроились и оправились, лишь подойдя к белому указателю, который повелевал нам сойти с дороги на тропинку, что пересекала поле, и, по возможности, не мять траву. Если перевести это на человеческий язык, то мы должны были шагать гуськом, и это опечалило Эльзу и Фрица. Счастливый мальчик Карл прыгал впереди, ручкой маминого зонтика сбивая все цветы, до которых только мог дотянуться, за ним следовали трое, потом я, потом двое влюбленных. Несмотря на громкие голоса тех, кто шел впереди меня, я слышала прелестное перешептывание, доносившееся до меня сзади.

Фриц: «Ты любишь меня?» Эльза: «Ну… да». Фриц со страстью: «Очень?» На это Эльза отвечала вопросом: «А меня ты очень любишь?»

Фриц, не желая попасть в истинно христианскую ловушку, говорил: «Я спросил первым».

В конце концов, меня это стало смущать, и я, обогнав фрау Келлерман, зашагала дальше, успокаивая себя тем, что она расцветает, и хорошо, что мне не приходится докладывать даже самым близким людям о количественном значении своей привязанности к ним. «По какому праву они задают друг другу такие вопросы на следующий день после того, как получили благословение родителей? — не понимала я. — По какому праву они вообще допрашивают друг друга? Любовь, когда люди помолвлены или обвенчаны, уже не подлежит сомнениям. Они присваивают себе привилегию тех, кто старше и умнее их!»

Вокруг поля стоял довольно густой сосновый лес — красивый и прохладный. Следующий указатель предлагал держаться широкой дороги, если мы хотим попасть в Шлинген, и опустить ненужные бумажки и пакеты из-под фруктов в проволочные корзинки, прикрепленные к скамейкам как раз для этой цели. Мы уселись на первую же скамейку, и Карл с превеликим любопытством обследовал корзинку.

— Мне нравится лес, — сказала Передовая Дама с жалкой улыбкой на лице, никому конкретно не предназначенной. — В лесу волосы у меня как будто встают дыбом, напоминая о диких временах.

— Вы хотите сказать, — заговорила фрау Келлерман, немного подумав, — что для кожи головы нет ничего лучше соснового воздуха?

— Ах, фрау Келлерман, пожалуйста, не развеивайте чары здешних мест, — попеняла ей Эльза.

Передовая Дама одобрительно поглядела на нее.

— Вам тоже ведомо волшебное сердце природы?

Тут не выдержал герр Ланген.

— У природы нет сердца, — поспешно и с горечью, как все, кто имеет обыкновение излишне философствовать и мало есть, отозвался он. — Она создает, но она же и разрушает. Она поглощает то, что могла бы изрыгнуть, и изрыгает то, что могла бы поглотить. Вот почему мы, которым приходится кое-как перебиваться, когда она топчет нас ногами, считаем наш мир сумасшедшим и осознаем вопиющую вульгарность воспроизводства.

— Молодой человек, — перебил его герр Эрхардт, — вы еще, в сущности, не жили и, уж конечно, не страдали!

— Прошу прощения — откуда вам об этом знать?

— Я знаю об этом, потому что вы сами рассказывали, и не будем больше спорить. Возвращайтесь сюда через десять лет и тогда повторите мне свои слова, — сказала фрау Келлерман, не сводя глаз с Фрица, который, трепеща от страсти, перебирал пальчики Эльзы. — Может быть, вы привезете с собой молодую жену, герр Ланген, и будете смотреть, как играет ваше дитя с…

Она повернулась к Карлу, который как раз вытащил старую газету с фотографиями из корзинки и читал по слогам рекламу, как увеличить Красивую Грудь.

Фраза осталась недосказанной. Мы решили двинуться вперед, и чем дальше мы уходили от поля, тем лучше было у нас настроение, пока трое наших мужчин не разразилась песней «О Welt, wie bist du wunderbar!»[48], причем громче всех звучал пронзительный голос герра Лангена, который вполне безуспешно старался внести в пение сатирическую ноту — как требовало его «мировоззрение». Мужчины, разгоряченные и счастливые, шагали впереди, оставив нас одних.

— Ну вот и хорошо, — проговорила фрау Келлерман. — Дорогая Фрау Профессорша, расскажите нам, пожалуйста, о вашей книге.

— Ах, от кого вы узнали, что я пишу книгу? — игриво воскликнула Фрау Профессорша.

— Лиза сказала Эльзе. Мне никогда прежде не приходилось знать женщин, которые пишут книги. Как вам удалось набрать событий на целую книгу?

— Ну, это нетрудно, — сказала Передовая Дама. Она положила руку на плечо Эльзе и легко оперлась на него. — Трудно вовремя остановиться. Многие годы мой мозг был, как улей, а примерно три месяца назад мою душу словно омыли долго сдерживаемые воды, и с тех пор я пишу день и ночь, постоянно обуреваемая новыми мыслями, которые подогревают нетерпеливые крылья моего сердца.

— Это роман? — робко спросила Эльза.

— Ну, конечно же, роман, — ответила я.

— Почему вы так уверены? — смерила меня грозным взглядом фрау Келлерман.

— Потому что нечто подобное случается, только если пишешь роман.

— Ах, не спорьте, — добродушно произнесла Передовая Дама. — Вы правы, это роман о Современной Женщине. Мне кажется, пришло время и для женщины. Он мистический и почти пророческий, он — символ по-настоящему передовой женщины, а не тех диких существ, которые вообще отрицают разницу полов и ломают свои слабые крылья под… под…

— Английским костюмом мужского покроя? — не удержалась фрау Келлерман.

— Мне не хотелось так резко. Скажем, под обманчивыми одеждами фальшивой мужественности!

— На редкость тонкое различие! — прошептала я.

— Но кого же, — возвысила голос Эльза, не сводя обожающего взора с Передовой Дамы, — вы сами считаете настоящей женщиной?

— Она — воплощение всепонимающей Любви!

— Но, дорогая фрау Профессорша, — возразила фрау Келлерман, — вы же знаете, что сегодня почти нет возможности выразить свою любовь в кругу семьи. Муж весь день работает и, естественно, хочет спать, когда возвращается домой, да и дети, не успеешь их отнять от груди, а они уже в университете, какая там любовь!

— Я не об этом, — сказала Передовая Дама. — Любовь — это свет внутри, лучи которого достигают вершин и глубин…

— … Черной Африки, — дерзнула я вставить шепотом.

Передовая Дама не услышала.

— В прошлом мы все ошибались, не понимая, что наша способность к самоотдаче принадлежит всему миру — мы с радостью приносили себя в жертву!

— Ах! — восторженно вскричала Эльза, готовая немедленно принести себя в жертву. — Как я вас понимаю! С той самой минуты, как мы с Фрицем стали считать себя помолвленными, я готова отдать себя всем и готова все разделить со всеми!

— Это очень опасно, — вмешалась я.

— Ну, это всего лишь красота опасности и опасность красоты, — возразила Передовая Дама. — И у всех вас есть идеальное качество, о котором я пишу в книге — ведь моя женщина дарит себя.

Я ласково улыбнулась ей.

— Знаете, а мне тоже хотелось бы написать книгу о необходимости любви к дочерям, о прогулках вместе с ними, чтобы они не сидели в кухне!