— Жаль, — прошептала Сабина, сонно улыбаясь, — что у меня нет большого зеркала.

Лежа в темноте, она обхватила руками свое худенькое тело.

— Не хочу быть Фрау даже за сто марок… даже за тысячу. Не хочу выглядеть, как она.

Задремав, она увидела себя сидящей на стуле с бутылкой портвейна в руке и Юношу, входящего в кафе.

На другое утро было еще темно, когда Сабина проснулась, чувствуя усталость, словно что-то всю ночь давило ей на сердце. В коридоре послышался шум шагов. Герр Леманн! Наверно, она проспала. Ну вот, он уже дергает дверную ручку.

— Сейчас, сейчас, — натягивая чулки, подала голос Сабина.

— Сабина, скажи Анне, пусть идет к Фрау — побыстрее. А я еду за акушеркой.

— Да, да! — вскричала Сабина. — Уже началось?

Герра Леманна уже не было, и Сабина, примчавшись к Анне, потрясла ее за плечо.

— Фрау, ребенок, герр Леманн поехал за акушеркой, — протараторила она.

— Боже милостивый! — выдохнула Анна, мгновенно соскочив с кровати.

Никаких жалоб из уст Анны, главное — желание быть полезной.

— Беги вниз и разожги плиту. Поставь ведро воды, — проговорила она. — Да, да, я знаю, — продолжала она, обращаясь к невидимой Фрау и застегивая блузку. — Сначала всегда тяжело, зато потом столько радости. Я иду. Потерпите.

Весь день было темно. Едва кафе открылось, как включили свет, и пошла работа. Выставленная приехавшей акушеркой из комнаты Фрау, Анна отказалась работать, уселась в уголочке, бормоча себе что-то под нос и прислушиваясь к звукам над головой. Ганс тоже казался более взволнованным, чем Сабина. Он, подобно Анне, забросил работу и надолго застрял у окна, ковыряя в носу.

— Почему я одна должна работать? — возмущалась Сабина, моя стаканы. — Я не могу помочь Фрау, но и она не должна была столько тянуть.

— Знаешь, — сказала Анна, — Фрау перевели в другую спальню, чтобы она не беспокоила посетителей своими криками. Вот орет так орет!

— Две маленьких пива! — крикнул герр Леманн.

— Сейчас, сейчас.

В восемь часов кафе опустело. Сабина сидела в уголке, но без шитья. Казалось, с Фрау ничего особенного не происходит. Ну, доктор пришел — и все.

— Ах, — произнесла Сабина, — не буду больше об этом думать. И слушать тоже не буду. Хорошо бы пойти куда-нибудь — ненавижу эти разговоры. Нет, это уж слишком.

Она поставила локти на стол, спрятала лицо в ладонях и недовольно скривилась.

Неожиданно распахнулась входная дверь; Сабина вскочила и рассмеялась. Пришел Юноша. Он заказал портвейн, но книжку на сей раз не принес.

— Не уходи, а то сядешь опять так, что тебя не будет видно, — проворчал Юноша. — А мне хочется, чтобы ты меня развеселила. И вот еще, возьми мое пальто. Его нельзя посушить? Опять пошел снег.

— Есть одно теплое местечко — женская уборная. Отнесу ваше пальто туда — это рядом с кухней.

Сабине стало лучше, она опять чувствовала себя счастливой.

— Пойду-ка я с тобой. Посмотрю, куда ты денешь его.

Это не показалось Сабине необычным. Она засмеялась и поманила Юношу.

— Вот здесь. Чувствуете, как тепло? Сейчас я подброшу полено. Ничего не будет, все наверху.

Сабина опустилась на колени и положила полено в плиту, смеясь собственной смелости.

Фрау была забыта, дурацкий день тоже. Рядом с Сабиной смеялся еще один человек. Они вдвоем обогревали комнатушку, утащив полено герра Леманна. Для Сабины это было самым волнующим приключением, какое только возможно. Ей хотелось смеяться — или заплакать… или… или… или вцепиться в Юношу.

— Вот это пламя! — вскричала Сабина, разводя руками.

— Давай руку, вставай, — сказал Юноша. — Завтра тебе попадет.

Они стояли друг против друга, держась за руки. И вновь Сабину охватил непонятный трепет.

— Послушай, — хрипло произнес Юноша, — ты в самом деле дитя или играешь под ребенка?

— Я — я…

Сабина больше не смеялась. Она посмотрела на Юношу, потом опустила глаза и задышала тяжело, словно испуганный зверек.

Юноша привлек ее к себе и поцеловал в губы.

— Нет, не надо, — прошептала Сабина.

Тогда он отпустил ее руки и положил ладони ей на груди, отчего комната поплыла у нее из-под ног. Неожиданно сверху донесся страшный неистовый вой.

Сабина отшатнулась от Юноши и напряглась всем телом.

— Что это? Кто это?

В тишине раздался тоненький плач младенца.

— Ах! — вскрикнула Сабина и выбежала прочь из комнаты.

Думаю, из-за зонтиков мы выглядим такими смешными.

Когда я пришла туда в первый раз и увидела своих сотоварищей по ваннам почти «голяком», мне пришло в голову, что зонтики придают сцене нечто в духе «черного самбо».

Есть особое достоинство в том, чтобы держать над собой зеленое тряпочное сооружение на красной ручке, когда тело прикрыто «костюмом», размерами с носовой платочек.

В Люфтбаде нет деревьев. Здесь гордятся скромными деревянными кабинами, купальней, двумя качелями и двумя странного вида дубинками, из которых одна, несомненно, пропавшая собственность Геракла или немецкой армии, а другой можно было без риска пользоваться в колыбели.

Здесь мы в любую погоду дышали свежим воздухом — прохаживались или сидели небольшими группами, обсуждая свои недомогания, а также то, каким несчастьям и в какой степени подвержена человеческая плоть.

Высокая деревянная стена окружала нас со всех сторон; поверх нее на нас с некоторым высокомерием поглядывали сосны, да еще подталкивая друг друга, что особенно мучительно для débutante. За стеной, с правой стороны, находились мужчины. Нам было слышно, как они валили деревья, пилили, бросали на землю тяжелые бревна и распевали отдельные куплеты из песен. Ну да, они принимали это куда как серьезнее.

В первый день мне не давали покоя мои ноги, и я трижды уходила в кабинку, чтобы посмотреть на часы, но когда женщина, с которой я три недели играла в шахматы, ни с того ни с сего проигнорировала меня, пришлось набраться смелости и присоединиться к остальным.

Мы лежали кружком на земле, и очень крупная Венгерка рассказывала нам, какую красивую усыпальницу она купила для своего второго мужа.

— Это сводчатый склеп, — говорила она, — с потрясающей черной оградой. И такой просторный, что я могу свободно ходить. У меня там две фотографии и два прелестных венка, которые прислал брат моего первого мужа. Еще увеличенная семейная фотография и украшенный адрес, врученный моему первому мужу по случаю его женитьбы. Я часто бываю там; если погода хорошая, то воскресной прогулки лучше не придумать.

Она почти упала навзничь, сделала шесть глубоких вдохов и опять села.

— Предсмертная агония была ужасная, — продолжала Венгерка, — у моего второго мужа. Первого сбил мебельный фургон, и из его нового жилета украли пятьдесят марок, а вот второй мучался шестьдесят семь часов. Я плакала без передышки — даже когда укладывала детей спать.

Молодая Россиянка с кудрявой челкой повернулась ко мне.

— Вы знаете танец Саломеи? — спросила она. — Я знаю.

— Прекрасно.

— Хотите, я станцую его? Вам интересно?

Она вскочила на ноги и в течение десяти минут проделывала нечто поразительное, после чего остановилась, тяжело дыша и крутя длинную косу.

— Правда, красиво? И я здорово пропотела. Пойду-ка окунусь.

Напротив меня лежала на спине, закинув руки за голову, самая загорелая женщина, какую я когда-либо видела.

— Давно вы пришли сегодня? — спросили ее.

— О, я тут целый день, — ответила она. — У меня свое лечение. Я ем только сырые овощи и орехи и с каждым днем чувствую, как крепнет и очищается мой дух. А как же иначе? Ведь у нас в мозгах жировые отложения из-за поедаемой нами свинины и говядины. Удивительно еще, как мы держимся. А теперь я употребляю простую и полезную пищу. — Она показала на корзинку, стоявшую рядом с ней. — Салат, морковка, картошка и орехи — вот мой дневной рацион. Я мою их и ем сырыми, какими их вытаскивают из безвредной земли — свежими и без примесей.