Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

«Сейчас совсем тихо», — подумала она. Широко открыв глаза, она слушала, как тишина прядет свою мягкую, нескончаемую паутину. Она дышала неслышно, вовсе почти не дышала.

И вот все ожило, даже самые крошечные, малюсенькие частички, и Линда уже не ощущала под собой постели — она плыла, витала в воздухе. И все время словно вслушивалась широко открытыми, настороженными глазами, томясь по кому-то, кто не приходил, ожидая чего-то, чему не суждено было случиться.

6

В кухне за длинным сосновым столом, стоявшим у окон, старая миссис Ферфилд мыла посуду после завтрака. Окна кухни выходили на большую зеленую лужайку, спускавшуюся к огороду и грядкам, на которых рос ревень. На одном конце лужайки стояла летняя кухня с прачечной. По выбеленной стене пристройки вилась узловая виноградная лоза. Миссис Ферфилд еще вчера заметила, что несколько тоненьких завитков проникли сквозь щели потолка в кухню и что окна пристройки покрыты густым кружевом зелени.

— Люблю виноградные лозы, — сказала миссис Ферфилд, — но, мне кажется, виноград здесь не созреет. Ему нужно австралийское солнце. — И она вспомнила, как когда-то, еще совсем маленькой, Берил рвала гроздья белого винограда, обвивавшего заднюю веранду их дома в Тасмании, и большой красный муравей укусил ее в ногу. Миссис Ферфилд как сейчас видела Верил в клетчатом платьице с красными бантиками на плечах, кричавшую так отчаянно, что сбежалось пол-улицы. Как распухла у девочки ножка! Ой! При одном воспоминании у миссис Ферфилд перехватило дыхание. «Бедная девочка, как это было ужасно!» Миссис Ферфилд крепко сжала губы и пошла к плите за горячей водой. Мыльная вода кипела в большом тазу, пена подымалась розовыми и голубыми пузырьками. Обнаженные по локоть руки миссис Ферфилд были ярко-розовыми. В этот день она надела платье из серого фуляра в больших темно-красных анютиных глазках, белый полотняный передник и высокий чепец из белого муслина, похожий на форму для желе. У горла платье было заколото брошью в виде серебряного полумесяца, на котором сидели пять маленьких сов, а вокруг шеи шла нитка черных бус.

Казалось, что миссис Ферфилд провела на этой кухне уже многие годы, настолько естественно она в ней выглядела. Уверенными, точными движениями она расставляла глиняные горшки, неторопливо и плавно двигалась от плиты к посудным полкам, заглядывала в буфетную и кладовую, словно все закоулки были ей давно знакомы. Когда она кончила прибирать, каждая вещь в кухне стала частью сложного узора. Миссис Ферфилд стояла посреди комнаты, вытирая руки клетчатой тряпкой, и на губах ее светилась улыбка: кухня выглядела мило, совсем так, как нужно.

— Мама! Мама! Ты здесь? — раздался голос Берил.

— Да, деточка. Тебе нужно помочь?

— Нет. Я иду к тебе. — И Берил, вся раскрасневшаяся, влетела в кухню, волоча за собой две большие картины.

— Мама, куда мне девать эти гадкие, отвратительные китайские картинки, которые Чан Вей, обанкротившись, отдал Стенли? Это же нелепо — считать их ценными только потому, что они провисели несколько месяцев в фруктовой лавке Чан Вея. Не могу понять, почему Стенли за них так держится. Я уверена, что он тоже считает их отвратительными, но ему нравятся рамы, — бросила она презрительно. — Он, вероятно, думает, что в один прекрасный день он их выгодно продаст.

— Почему бы не повесить их в коридоре, — посоветовала миссис Ферфилд. — Там они не будут бросаться в глаза.

— Не могу. Некуда. Я повесила там все фотографии его конторы до и после перестройки, и портреты его деловых друзей с автографами, и этот безобразный увеличенный снимок Изабел, где она лежит на коврике в одной рубашонке. — Берил обвела злым взглядом мирную кухню. — Я знаю, что я сделаю. Повешу их здесь. Скажу Стенли, что они немного отсырели при перевозке и пришлось их на время поместить сюда.

Она придвинула стул, взобралась на него и, достав из кармана передника молоток и большой гвоздь, вбила гвоздь в стену.

— Вот. Все в порядке. Передай мне картины, мама.

— Подожди, дитя мое. — Мать тщательно стирала пыль с резной рамы черного дерева.

— Ах, мама, это совершенно напрасный труд. Все равно протереть все эти дырочки невозможно. — Она сердито взглянула на мать сверху вниз и от нетерпения закусила губу. «Мамина тщательность может просто свети с ума. Это у нее от старости», — подумала она пренебрежительно.

Когда обе картины наконец были повешены рядом, Берил соскочила со стула и спрятала молоток в кармане.

— Здесь они не так уж плохо выглядят, правда? — сказала она. — Во всяком случае, никому, кроме Пэта и служанки, не придется на них смотреть. Мама, у меня на лице нет паутины? Я лазала в стенной шкаф под лестницей, и теперь что-то все время щекочет мне нос.

Но не успела миссис Ферфилд взглянуть на нее, как Берил уже отвернулась. Кто-то постучал в окно. Это была Линда; она стояла, кивая и улыбаясь. Потом они услышали, как звякнула дверная щеколда, и Линда вошла в кухню. Она была без шляпы, и ее кудрявые волосы растрепались; на плечи она накинула старую кашемировую шаль.

— Я такая голодная! — сказала Линда. — Где бы мне раздобыть чего-нибудь поесть, мама? А я первый раз на кухне. Все здесь говорит «мама», все кастрюли стоят парами.

— Я сейчас приготовлю тебе чаю, — ответила миссис Ферфилд, расстилая чистую скатерть на краю стола. — Берил тоже выпьет с тобой чашку.

— Берил, хочешь половину имбирного пряника? — спросила Линда, беря нож. — Ну скажи теперь, когда мы уже на месте, тебе нравится дом?

— Да, дом мне очень нравится, и сад красивый. Но мне кажется, что мы здесь ужасно далеко от всего. Я не могу себе представить, что кто-нибудь станет ездить к нам сюда из города в этом ужасном, тряском шарабане, а здесь уж, что и говорить, какие гости… Конечно, для тебя это ровным счетом ничего не значит, потому что…

— Но ведь у нас есть двуколка, — перебила Линда. — Пэт будет возить тебя в город, когда только ты пожелаешь.

Да, безусловно, это было утешением, но Берил чего-то не договаривала, чего-то, в чем она не признавалась даже самой себе.

— Ну, во всяком случае, от этого не умирают, — сказала она сухо. Поставив на стол пустую чашку, она встала и потянулась. — Схожу-ка повешу гардины.

И она убежала, напевая:

Как много птиц поет вокруг
Мне о тебе, мой милый друг.

«… поет вокруг мне о тебе, мой милый друг…» Но войдя в столовую, она оборвала песню, и выражение ее лица изменилось: оно вдруг стало сердитым и мрачным.

— Не все ли равно, где гнить, — здесь или в другом месте, — злобно проворчала она, втыкая тупую медную булавку в красную саржевую гардину.

Обе женщины, оставшиеся на кухне, немного помолчали. Опершись щекою на руку, Линда наблюдала за матерью. На фоне заглядывающей в окно зеленой листвы ее мать казалась ей удивительно красивой. Во всем ее облике было что-то успокаивающее, без чего она, Линда, наверно, никогда не сможет обойтись. Ей необходимо было вдыхать нежный запах маминого тела, чувствовать прикосновение ее мягких щек и рук и еще более мягких плеч. Ей нравились ее вьющиеся волосы, серебристые у лба, с легкой проседью на затылке и все еще светло-каштановые в толстой косе, уложенной в большой узел под муслиновым чепчиком. У мамы были удивительные руки, ее два кольца словно таяли на чуть желтоватой коже. В ней всегда было что-то свежее, приятное. Старая женщина носила только полотняное белье и каждый день — зимой и летом — мылась холодной водой.

— Не найдется ли для меня какой-нибудь работы? — спросила Линда.

— Нет, дорогая. Спустись, пожалуйста, в сад и присмотри за девочками; но, я знаю, ты не пойдешь.

— Напротив, пойду. Но, знаешь, Изабел куда взрослее нас с тобой. Она старше любого из нас.

— Изабел — да, но Кези — нет, — сказала миссис Ферфилд.

— Ну, твою Кези давно уже бык забодал, — сказала Линда, снова закутываясь в шаль.

25
{"b":"570684","o":1}