Нет, бык не забодал Кези. Она смотрела на него через дырочку в заборе, отделявшем теннисный корт от луга. Бык ей ужасно не понравился, и она двинулась обратно, по фруктовому саду, вверх по зеленому склону, по тропинке мимо волчанника, назад, в большой разросшийся запущенный сад. Кези была уверена, что в этом саду невозможно не заблудиться. Она уже дважды выходила к большим железным воротам, через которые они въезжали прошлой ночью, и потом сворачивала на дорогу, ведущую к дому, но в обе стороны от дороги шло так много маленьких тропинок! По одну сторону все они вели в густые заросли из высоких темных деревьев и странного кустарника с плоскими бархатными листьями и большими пушистыми желтыми цветами, в которых — стоило только потрясти их — гудели сотни мух. Там было страшно и совсем не похоже на сад. Тропинки были сырые, и корни деревьев выступали на них, словно когти больших птиц.

По другую сторону дорогу окаймлял высокий подстриженный самшитовый кустарник, и тропинки тоже были обсажены самшитом. Они вели все глубже и глубже в цветочные заросли. Среди сверкающих листьев цвели камелии: бело-малиновые и розовато-белые. На кустах сирени под крупными кистями белых цветов совсем не было видно листьев. Кусты роз были сплошь покрыты цветами: тут были и такие, какие мужчины носят в петлице фрака, маленькие, белые, — мошкара так кишела в них, что страшно было приблизить нос; и розовые бенгальские, вокруг которых кольцом лежали опавшие листья; и столистные розы на толстых стеблях; и кусты моховой розы, всегда покрытые бутонами, — розовыми головками, гладкими и красивыми, раскрывавшими лепесток за лепестком; и пурпурные — такие темные, что, когда они опадали, лепестки казались черными; и совсем особенные кремовые розы с тонким красноватым стеблем и яркими алыми листьями.

Тут были колокольчики — они росли кучками, и все сорта герани, и маленькие деревца вербены, и синеватые кусты лаванды, и клумба пеларгоний, глядевших бархатными глазками и протягивавших листья, похожие на крылья мотылька. Тут была клумба, на которой росла только резеда, и другая — с одними анютиными глазками, обсаженная по краям простыми и махровыми маргаритками, и еще тут были растущие кустиками цветы, которых Кези до сих пор никогда еще не видала.

Красные, словно раскаленные, лаконосы были выше ростом, чем Кези; японские подсолнечники разрослись в небольшие джунгли. Кези села на самшитовый барьер. Если надавить на него посильней, получалась чудесная скамеечка. Но в нем было столько пыли! Кези наклонилась, чтобы получше рассмотреть, и, чихнув, потерла нос.

А потом она оказалась наверху поросшей зеленой травой горки, с которой можно было спуститься во фруктовый сад… Секунду она стояла, глядя вниз; потом легла на спину, взвизгнула и кубарем скатилась прямо в густую, усеянную цветами, траву фруктового сада. Полежав немного в ожидании, чтобы сад перестал вертеться у нее перед глазами, Кези решила сходить домой и попросить у служанки пустой коробок от спичек. Ей хотелось сделать сюрприз бабушке… Сначала она положит внутрь листок, а на него большую фиалку; потом положит очень маленькую белую гвоздичку, может быть, даже две гвоздички, по одной с каждой стороны фиалки, а потом насыплет лаванды, но так, чтобы не закрыть цветы.

Она часто делала бабушке такие сюрпризы, и всегда получалось очень удачно.

— Тебе нужны спички, бабушка?

— Да, деточка. Я как раз их ищу.

Бабушка медленно открывает коробок и видит выложенный внутри узор.

— Боже мой, дитя! Как ты меня удивила!

«Здесь можно каждый день делать сюрпризы», — подумала Кези; ее ботинки скользили, когда она карабкалась на травянистый холмик.

Но на пути к дому она подошла к тому островку, который лежал посреди дороги, разделяя ее на два рукава, сходившихся перед самым домом. Островок — высокая заросшая травой насыпь — был увенчан одним-единственным огромным растением с плотными серовато-зелеными колючими листьями. Из самой середины подымался высокий толстый стебель. Некоторые листья этого растения были так стары, что уже не тянулись, изгибаясь, кверху: они вяло висели, рассеченные, сломанные: несколько листьев, плоских и увядших, лежали на земле.

Что это за растение? Никогда прежде Кези не видела ничего похожего, она стояла и смотрела. Потом она увидела, что по тропинке идет мама.

— Мама, что это такое? — спросила Кези.

Линда взглянула на мощное, раскинувшееся растение с изогнутыми листьями и мясистым стеблем. Высоко поднявшись над ними, словно покоясь в воздухе и в то же время крепко держась за породившую его землю, оно, казалось, впилось в нее не корнями, а когтями. Скрученные листья словно что-то прятали; темный стебель взмывал в воздух, будто ветрам не дано согнуть его.

— Это алоэ, Кези, — сказала ей мать.

— А цветы у него бывают?

— Да, Кези, — и Линда улыбнулась, полузакрыв глаза. — Раз в сто лет.

По дороге из конторы домой Стенли Бернел остановил двуколку у Бодега, вылез и купил большую банку устриц. Рядом, в китайской лавке, он купил превосходный ананас — в самом соку, а потом увидел корзину свежих черных вишен и сказал Джону, чтобы тот отвесил ему фунт. Устрицы и ананас Стенли уложил в ящик под передним сидением, а вишни всю дорогу держал в руках.

Пэт, работник, соскочил с сидения и еще раз поправил коричневую полость.

— Поднимите ноги, мистер Бернел, я подверну концы, — сказал он.

— Хорошо! Хорошо! Первый класс, — повторял Стенли. — Ну, теперь едем прямо домой.

Пэт тронул серую кобылу, и коляска помчалась вперед.

«Право, мой работник — первоклассный парень», — размышлял Стенли. Стенли нравился его вид — аккуратная коричневая куртка и коричневый котелок. Ему нравилось, как Пэт поправлял на нем полость, и нравились его глаза. В этом парне не было и тени подобострастия, а уж этой черты Стенли терпеть не мог в людях. И Пэту, как видно, была по душе его работа — он выглядел счастливым и довольным.

Серая кобыла шла хорошо. Бернелу не терпелось скорее выбраться из города. Ему хотелось домой. Великолепно жить за городом — кончил работу и прочь из этой городской духотищи; едешь и дышишь свежим теплым воздухом, зная, что в конце пути тебя ждет собственный дом с садом, и лугом, и тремя первосортными коровами, и птичьим двором, где полно уток и другой домашней птицы. Великолепно!

И когда город наконец остался позади и они покатили по пустынной дороге, у Стенли от удовольствия сильнее забилось сердце. Он сунул руку в кулек и принялся за вишни, кладя в рот по три-четыре ягоды сразу и выплевывая косточки прямо на дорогу. Вишни были вкусные, такие сочные и прохладные, не побитые, без единого пятнышка.

Вот хотя бы эти две: с одного бока черные, а с другого белые. Превосходны! Чудесная пара маленьких сиамских близнецов. И он продел их в петлицу… Ей-богу, почему бы не угостить этого парня, Пэта, вишнями? Нет, пожалуй, лучше не стоит. Лучше подождать — пусть послужит еще немного.

Стенли начал строить планы, как он будет проводить субботние вечера и воскресенья. По субботам он не будет закусывать в клубе. Нет, он постарается удрать из конторы как можно раньше и, вернувшись домой, съест пару кусков холодного мяса и немного салату. И еще он прихватит с собой нескольких приятелей — вечером можно поиграть в теннис. Не слишком много — не больше трех. Берил тоже хорошо играет… Он вытянул правую руку, медленно согнул в локте, проверяя мускулы… Выкупаться, обтереться хорошенько, выкурить сигару после обеда на веранде…

В воскресенье утром они будут ходить в церковь — дети и все прочие. Тут он вспомнил, что еще не договорился, чтобы в церкви ему отвели скамью по возможности на солнечной стороне и поближе к алтарю, чтобы не дуло от двери. И он представил себе, как он исключительно хорошо читает нараспев слова молитвы: «Поправ смертью смерть, ты отверз всем уверовавшим врата царства небесного». И он уже видел аккуратную медную табличку, прибитую сбоку к церковной скамье: «М-р Стенли Бернел с семейством»… Остальную часть дня он проведет с Линдой… Вот они гуляют по саду: она держит его под руку, и он подробно рассказывает ей обо всем, что он собирается сделать на следующей неделе в конторе. Он слышит, как она говорит ему: «Мне кажется, это все очень умно, милый…» Эти беседы с Линдой о делах удивительно помогали ему, хотя, разговаривая, они часто говорили совсем не о том. Черт побери! Опять они плетутся! Пэт придерживает лошадь. Ну и мучение! У него даже засосало под ложечкой.