Горе-Заратустра явно рад моей неудаче.
— Спасибо за сотрудничество, — сквозь зубы цедит шеф. — У твоего кумира какая-то непробиваемая защита. Но мы до него доберемся, так и скажи ему, если случайно встретишь в вирте!
— А вы… Не лишите меня допуска? — не верит своему счастью юноша.
— Я ведь обещал: будешь с нами сотрудничать, степень наказания будет нулевой.
— То есть как это нулевой? А если у меня ничего не получилось лишь потому, что он не все рассказал? Отвечай, почему тропинка встала на дыбы? — строго спрашиваю я юношу.
— Что значит — на дыбы? — не понимает он. Техник, возящийся с дистанционным детектором лжи, чуть заметно опускает глаза. Парень действительно не знает, что такое «дыбы».
— Тропика превратилась в вертикальную стену и выбросила меня из вирта. Какое петушиное слово… Какой пароль нужно было ввести, чтобы она пропустила меня к дубу? — строго спрашиваю я.
— Не знаю, — растерянно улыбается парень. — Со мною такого не было.
Техник еще раз чуть заметно кивает. Юноша не лжет, с ним такого действительно не случалось.
— Оставь его, Логвин. Он честно сотрудничал с нами, пусть идет на все четыре стороны. Новое виртело получишь при выходе, личина прежняя, — сообщает Кирилл юноше. — Тебе даже не придется заново учиться ходить — мы проведем тебя по программе защиты свидетелей.
От счастья парень не знает, что сказать.
— Я бы его не отпустил, — возражаю я Кириллу. — Во всяком случае, лишил бы доступа. Навечно. Ты уверен, что он сейчас не помчится в вирт докладывать исходному Заратустре, что за ним охотится целый отдел Винтерпола?
— Не советую это делать, клон Заратустры! — говорит шеф юноше. — Мы все равно поймаем твоего приятеля, а вот у тебя могут быть неприятности.
— Не буду… Только не лишайте меня допуска! — скулит парень.
— Иди уже! — отпускает его Кирилл.
Едва юноша, получив разрешение на выход, исчезает из корпуса, мы возвращаемся в здание Управления. Новое виртело юноши начинено закладками, «жучками» и даже вирт-камерой, позволяющей видеть все, на что упадет его взгляд в вирте, на мониторе, установленном у наблюдателей. По дороге Кирилл отдает нужные распоряжения: все писать, ничего не пропускать, обо всем значительном докладывать. Естественно, в реале юношу тоже ведут.
— Думаю, реальная наружка ничего не даст. Если он и встретится с Заратустрой-раз, то только в вирте, — предполагаю я.
— Еще бы… После столь недвусмысленного указания — что ему еще остается делать? Но вдруг…
— Сообщите мне, как только он найдет Заратустру. У меня группа захвата наготове. Их даже на порог этой страны не пустили.
— Сообщим, не сомневайся. Главное — чтобы юноша не тянул с визитом к своему кумиру. Время дорого.
— И подвержено инфляции. Галопирующей.
Вернувшись в отдел, я оставляю за старшего Юрчика, велю всем быть в полной готовности, а сам отправляюсь к Караваеву за дочерью.
Фоторобот уже составлен. На меня с экрана смотрит бородатый молодой человек в модных очках. Борода его столь обильна, что очертания подбородка совершенно не просматриваются.
— Уберите бороду, — прошу я.
— Уже пробовали, — вздыхает Виктор Мязин, главный специалист по личинам и лицам. — Слишком большая неопределенность, под этот фоторобот будут подпадать десятки тысяч реальных рож. Так что найти его реал-поисковиком — задача практически невыполнимая.
Дочь равнодушно пожимает плечами. Я, дескать, сделала все, что могла, какие ко мне претензии?
— Жаль. Оказывается, он не дурак, этот Заратустра, на голый крючок его не поймаешь.
— Что ты имеешь в виду? — обиженно спрашивает дочь.
— Идем, дорогая! Большое спасибо за помощь, но… Ты все сделала правильно, просто Заратустра оказался хитрее, чем мы думали.
— Куда едем? — спрашивает дочь, едва мы выходим из Управления.
— К маме. То, чем я сейчас собираюсь заняться, лучше делать дома, а не на работе. Слишком интимное это дело…
Глава 21
Только там, где есть жизнь, есть и воля; но это не воля к жизни, но — так учу я тебя — воля к власти!
Ф. Ницше. Так говорил Заратустра
…Игра стала настолько популярной, что в нее играли уже миллионы взрослых и детей. Она стала основным развлечением, вытеснившим и созерцание выдуманных жизней, и имитаторы реальности, и все другие игры и развлечения реальности. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы ускорить эволюцию, а потом, после появления существенных изменений, вновь снизить темп до нормального, — в Игру погружались одновременно тысячи тысяч, их нельзя было лишить этой возможности, как нельзя было лишить пищи…
Д. Аймон. Подлинная история Виртуальности
Дома я, извинившись перед дочерью и остановив жену, начавшую было докладывать об успехах в деле обольщения шефа, запираюсь в своем кабинете, опускаю плотные шторы, включаю все лампы и становлюсь перед большим, в полстены, зеркалом.
Сбросив с себя одежду и оставшись, как говорят обыватели, в чем мать родила, я, вспоминая лицо и фигуру Клеопатры, начинаю трансформацию.
С телом я справляюсь быстро: чуточку уменьшить рост, сузить талию, плечи, значительно расширить таз и нарастить груди — все это не составляет большого труда. Очень быстро я добиваюсь соотношения 90-60-90 — голливудский стандарт. Но с лицом получается заминка. На меня из зеркала смотрит вроде бы и Клеопатра, но какая-то пресная, тусклая, совершенно, несмотря на безупречность обводов тела и линий лица, несексапильная.
Я требую, чтобы жена принесла мне несколько платьев и туфель с каблуками разной высоты. Примеряю платья, меняю туфли. Низкий каблук, высокий, средний, снова высокий…
Нет. Это не Клеопатра. Резкие движения, угловатая походка, холодный оценивающий взгляд. Не завлекающий, а оценивающий, типично мужской.
Что ж, ничего удивительного. Последний раз мне приходилось принимать форму женщины лет двадцать назад. За эти годы я просто отвык быть женственной.
Что же делать? Весь план летит к черту.
А было бы заманчиво самолично найти Заратустру, узнать адрес террориста, угрожающего вирту, и, чем черт не шутит, спасти Виртуальность. Мне за это непременно предоставили бы право на акт размножения…
Волна воспоминаний о собственном рождении поднимается откуда-то из самых глубин моего естества. Наэлектризованная атмосфера, сполохи молний, гул дальнего землетрясения, ураганный ветер, колебания магнитного поля — и все это одновременно с изменением вектора гравитации, отчего захватывает дух, как при спуске с горы. Клетки моего тела впитывают энергию всех видов, насыщаются ею, переполняются, набухают желанием, буквально стонут в предчувствии удвоения. Разряды молний все ближе, раскаты грома все оглушительнее. Концентрация озона быстро растет. Вектор тяжести вновь меняется, электрическое поле резко падает… И вот оно! Ни с чем не сравнимое чувство удвоения, удвоения всего числа клеток, глубины ощущений, потока чувств, уровня внутренней энергии… Весь мир лежит у моих ног. Я вспоминаю всех своих предков, чудо первого удвоения, длившегося несколько недель, когда чувства и мысли удваивались чуть ли не каждый час — неземной час! — а мой рацио охватывал всю планету, всю оболочку…
И чувство сытости, несравненное чувство голодного, неимоверно голодного живого существа, получившего сразу много вкуснейшей пищи. Период питания накопление энергии — чудо деления — снова период поглощения пищи… Впрочем, всему бывает конец, и приятному воспоминанию тоже. Дальше начинается ужас самопоедания, я не люблю этот период нашей жизни.
А все же славно было бы получить право на акт размножения…
Самолично я ЭТО еще никогда не испытывал. А воспоминания, какими бы яркими они ни были, — всего лишь воспоминания…
Собрав в охапку все платья, белье и туфли, я иду в комнату жены.
