— Может, потренируемся в лесбийской любви? Пока ты в этой форме? предлагает она, рассматривая мое хоть и не сексапильное, но все же очень красивое, а в данный момент полностью обнаженное тело.

— Обязательно, дорогая, но не сегодня. Я непременно научу тебя этому извращению — но в другой раз, ладно? У меня действительно много работы.

Жена скользит взглядом по моим грудям, заменяет взгляд ладонью, скользит ею вниз, на пару секунд останавливает ладонь на лобке, не удерживается от соблазна просунуть ее между бедер, но после того, как я их плотно сжимаю, разочарованно отводит от моего тела взгляд и убирает ладонь.

— Так? — спрашивает она.

Молодец, не упускает ни единой возможности потренироваться.

— Отлично. Реакция на отказ — великолепная. А сейчас извини, я занят.

Вернувшись в кабинет, я принимаю свою привычную форму, одеваюсь и… звоню Клеопатре.

— Дорогая, мне очень нужна твоя помощь.

— Я все еще в Москве. Мы могли бы встретиться прямо сейчас, в моем номере, и я оказала бы тебе всю необходимую помощь. Например, неотложную сексуальную.

— Дорогая, у меня совершенно нет времени…

— Хотя я в такой помощи, судя по всему, нуждаюсь больше. У меня ведь нет жены под боком, — заводится Клеопатра.

— Пожалуйста, помоги мне.

Наконец черты лица девушки смягчаются.

— А ты не будешь просить меня встречаться с Заратустрой? — спрашивает она, приподнимая бровь.

Может, потому у меня ничего не получилось с ее формой, что я бровь не приподнимал? Да нет, дело не в этом. Просто она красива не только внешней, но и внутренней красотой. А сымитировать внутреннюю красоту гораздо сложнее, чем внешнюю. Во всяком случае, нужен для этого не один час и даже не один день. За то время, которое мог бы потратить на это дело я, даже внутреннюю красоту павлина не сымитируешь.

— Именно об этом я и хочу тебя попросить. Мне очень нужна твоя помощь, понимаешь? Вопрос жизни и смерти!

— Вопрос любви — главнее, — изрекает Клеопатра.

— Ну пожалуйста, — прошу я, делая вид, что не услышал эту глупость.

— Только при условии, что мне не придется ложиться с ним в постель, вздохнув, соглашается Клео.

Еще одна глупость. Самки обывателей особенно нерациональны.

— Надеюсь, не придется. Но соблазнить ты его должна именно этим предложением.

— Я сейчас обижусь и отключусь, — хмурится Клеопатра.

— Это не значит, что ты должна лечь с ним в постель! — поспешно исправляю я ошибку. — Достаточно просто пообещать. Пойми, в сложившейся ситуации все средства хороши. Ну пожалуйста!

— Ладно, не скули. Позвони мне через десять минут. Я скажу, где и когда я встречаюсь с Заратустрой.

Уф! Наконец-то!

Десять минут тянутся словно десять часов. И это для меня, всегда и во всем действующего предельно рационально, без ненужных эмоций!

— Заратустра сказал, что в ближайшие три дня у него очень много работы, поэтому встретиться со мной он не сможет! — торжествующе, как мне кажется, сообщает Клеопатра. И эти нотки торжества в ее голосе лучше всякого полиграфа убеждают меня в том, что она не лжет. Действительно звонила, действительно предлагала встретиться.

Слишком много работы… Понятно какой. Идут последние приготовления к разрушению вирта. У меня тоже слишком много работы: мне вирт нужно спасти — во что бы то ни стало.

— Он в Москве или нет, не знаешь?

— В Москве. Если улучит для меня хоть полчаса — непременно позвонит и примчится, но это маловероятно.

Ну и какой образ действий будет в данной ситуации самым рациональным?

— Вот что, Клеопатра… Завтра я тебя украду, сымитирую похищение. После этого ты должна попросить помощи у Заратустры. Думаю, он не оставит в беде девушку, к которой неравнодушен. Задача ясна?

— Совершенно не ясна. Тебе не кажется, что от всего этого начинает смердить чем-то очень непорядочным? Воспользоваться благородством пусть даже и нарушителя каких-то там законов Хартии ради того, чтобы посадить его в тюрьму… И к тому же заставлять делать это женщину, которая влюблена в тебя самого… Да, я люблю тебя! Но, боюсь, очень скоро мое чувство угаснет. А жаль. Сейчас так трудно найти настоящего мужчину…

Клеопатра отключается.

Несколько минут я размышляю. План, который я только что разработал, не просто рационален, но — гениально рационален. К сожалению, на его пути встала иррациональность женщины. Я, не учтя эту извечную иррациональность, присущую очень многим обывателям, движимым половым инстинктом (кстати, именно на предполагаемой нерациональности Заратустры и был основан мой план), сделал грубую ошибку. А самое рациональное, когда делаешь ошибку, — немедленно ее исправить.

— Это опять я, Клео, — повинно склоняю я голову. — Прости, я действительно делаю что-то не то. Меня так затуркала работа, видишь, даже грубые этические ошибки начал делать. Я хочу загладить свою вину. Давай встретимся прямо сейчас?

— Вообще-то я уже начала паковать вещи, — сухо отвечает Клеопатра и, отойдя в глубь комнаты, позволяет мне убедиться: действительно, на краю постели лежит открытый чемодан, в который комом свалены платья и белье, рядом — еще один. Я даже узнаю блузку, которую Клеопатра так долго не позволяла с себя снять.

— Но если ты немедленно приедешь и попытаешься загладить свою вину… Только учти, тебе придется очень долго и очень нежно меня гладить. И целовать тоже! — грозно сводит брови Клеопатра.

— Все что прикажешь, царица моего сердца!

Надев плащ — вечер теплый, но так нужно; надеюсь, я не привлеку особенного внимания, — я ловлю такси и называю кибшоферу адрес:

— Центр, гостиница «Метрополь».

— Три рубля восемьдесят две копейки, — мгновенно рассчитывает он стоимость проезда. Я сую под сенсор браслет кома.

— Разрешаю снять три рубля восемьдесят две копейки и перечислить их на счет таксопарка.

Через двадцать пять минут я уже стою перед номером Клеопатры.

Несколько минут уходит на трансформацию.

Еще две минуты я выжидаю — по коридору прошла какая-то пара; ему лет двадцать, ей за шестьдесят, прежде чем войти в номер, они долго взасос целуются на пороге, не обращая на меня внимания. Естественно, свечение я еще не включил. Слишком много оно требует энергии, это свечение, да и не стоит привлекать к себе внимание.

Наконец, почти мгновенно сняв плащ, постучав, а потом бросив плащ поверх сумки и отпихнув ее ногой в сторону от двери — вы хоть раз видели ангела с сумой в руках? — я включаю свечение на полную катушку.

Открыв дверь, Клеопатра зажмуривает глаза и отшатывается. Я проскальзываю в образовавшуюся щель, стараясь не задеть Клеопатру ни руками, ни крыльями, и захлопываю дверь.

— Не пугайся, Клеопатра, — говорю я небесным голосом. — Я не причиню тебе зла. Знаешь ли ты, кто перед тобой?

Опешившая Клеопатра плохо соображает, что происходит.

— Силы небесные! — говорит она.

— Правильно! Я — ангел чина Силы. Есть еще Престолы, Светы и прочие.

Сжав руки пред грудью, Клеопатра медленно отступает в глубь комнаты. Как будто от сил небесных можно укрыться или спрятаться.

— Я… Вы… — растерянно лепечет она. От былой самоуверенности Клеопатры — а красивая девушка просто не может не быть самоуверенной, глупые мужчины своими восхищенными взглядами и предельно неразумными поступками делают ее такой, — не осталось и следа.

— Я послан предупредить тебя. Тебе угрожает опасность. И тот, кого ты любишь, не сможет прийти тебе на помощь. Логвин нам нужен для других целей, на его невнимание к тебе не обижайся — он действительно очень занят. Спасти тебя может только тот, кто любит тебя и кого ты знаешь как Заратустру. Только он. Ты все поняла, раба Божия?

— Все, ангел… сила небесная…

— Можешь звать меня просто Ангел. Впрочем, прощай.

Я, не поворачиваясь к Клеопатре спиной, медленно отступаю к двери. Она, сжав ладони перед грудью, не спускает с меня испуганно-восторженного взгляда.

Хоть бы в коридоре никого не было. Начнется потом паломничество верующих в гостиницу, где горничная видела ангела. У меня, соответственно, начнутся крупные неприятности. Чудеса должны быть строго локальными и тщательно контролируемыми. Причем непременно — с устранением очевидцев. Не стоит подпитывать архетипы. Слишком много энергии мы потратили на их уничтожение. Потому столь сурово наше отношение к свидетелям чудес.