До прибытия парома в порт остается несколько минут, просим пассажиров…

Она выпрямилась за своим столиком и испуганно оглянулась.

Уже. Уже сейчас. Еще бы хоть полчаса. Хоть пятнадцать минут. Пока она еще не доехала, пока она еще в пути, все это еще как бы не случилось. Где-то еще впереди. Как боль, которая неизбежно обрушится, но пока еще медлит.

Водитель и его новые знакомые, сдвинув, как заговорщики, головы, еще пошептались — видно, досказывали последний анекдот, — потом дружно расхохотались и, отсмеявшись, встали из-за стола и пошли к выходу. В дверях он обернулся и кивнул ей, надо же, не забыл про нее, и, благодарная, она поспешила за ним и уже не отставала — вниз по трапам и дальше извилистым лабиринтом в этом скопище машин, пока они не добрались до своей и она не уселась на свое место. На трапе для спуска машин зажглись красные огни, будто в честь какого-то праздника, а машины замерли в настороженном ожидании — диковинные звери, приготовившиеся к прыжку. Все замерло в ожидании, еще оставалось немножко времени, и это было как последняя передышка, а водитель после кофе снова пришел в хорошее настроение.

— Ну вот, теперь можно и дальше, — сказал он, устраиваясь поудобнее за рулем и поправляя зеркальце. — Вы ведь, кажется, тоже подкрепились кофейком?

Она кивнула, да, тоже подкрепилась, и, когда вспыхнул зеленый свет, он потихоньку, то и дело переключая скорость, вывел машину на крытую палубу, съехал по трапу, и вскоре машина опять плавно и ровно бежала по асфальту. Широкие плечи, обтянутые форменной курткой, фуражка, а под ней крепкий затылок с глубокой багровой складкой на шее как бы отгораживали ее от того, что пока еще не наступило. Успокаивали, отодвигая неизбежное. Как и грубоватое лицо, которое время от времени возникало в зеркальце, — такое обыденное и такое надежное.

— Вы не подумайте, что сам я никогда и никуда не ездил, — вернулся водитель к их прежнему разговору. — Года два назад моей супруге загорелось поехать за границу. Что мы, хуже других? Ладно, говорю, давай поедем, коли такая охота. Ну, отправились мы в Австрию, все говорили, что там так красиво, и что вы думаете, ни черта хорошего, супруга уж сама призналась. Каждый божий день дождь, едешь серпантином, с одной стороны скала, с другой ограждение — вот вам и все красоты. Так после этого супруга заявила, что лучше уж проводить отпуск за городом.

Она понятия не имела, что такое «ехать серпантином», но рискнула все же посочувствовать.

— Трудно, наверное, ехать серпантином-то.

— Чего? А, ну да. Нелегко, конечно.

Водитель успел уже забыть, о чем говорил. Вот так всегда, только соберешься с духом откликнуться, а они уже на другое переключились и удивляются, о чем ты.

— Видите вон того, на тракторе?

Она послушно повернула голову и успела увидеть трактор, на нем человека в комбинезоне, а позади, на некотором расстоянии, стайку птиц в бороздах.

— Счастливый человек, ей-богу. Целый день на свежем воздухе, а трактор себе работает. Земледельцем — вот кем надо быть.

Она очень живо представила его себе на тракторе, сидит вот так же за рулем, только повыше, и вместо дороги напряженно смотрит на землю впереди себя.

— Вам хотелось бы быть крестьянином? — спросила она и опять, как оказалось, не поспела за его мыслями.

— Крестьянином? Хм, так уж прямо и крестьянином.

И он замолчал, словно давая понять, что мужчине эта женская тупость может и поднадоесть. А чуть погодя свернул в сторону и остановился у бензоколонки. И спросил ее через плечо:

— Мне надо заправиться. Вы не будете против, если я схожу позвоню? Все думаю, как там дочка.

Она замотала головой, конечно, конечно, как она может быть против, и осталась в машине одна, и тут ее начало трясти. Она сидела и тряслась, потому что стоило ей остаться одной, как это сразу вдруг придвинулось вплотную, нависло над ней грозным валом, который вот-вот обрушится и уничтожит ее, и руки у нее вдруг стали совсем ледяные, будто на морозе без варежек — она помнила это ощущение с детства. Зубы выбивали дробь, как это случалось с ней теперь иногда ночью, и муж будил ее и требовал, чтоб она прекратила, а то обнимал одной рукой и притягивал к себе, успокаивая: «Ну, ну, опять тебе какая-то дрянь приснилась».

Слава богу, что он так быстро вернулся и заговорил, не успев даже сесть на место, — она сразу почувствовала облегчение.

— Никто не отвечает. Что за черт!

И чуть погодя, когда проехали примерно с километр:

— Не могла ж она выйти в магазин, супруга-то… В такой-то день. Или там забежать к соседке, или еще куда. Когда надо сидеть дома и ждать звонка, черт бы ее подрал — единственная дочь ведь рожает!

— Наверное, уже родила. И ей незачем больше сидеть у телефона.

— Вы так думаете? В самом деле? А что… может, и правда. Это что ж получается… — И грубоватое лицо в зеркальце осветилось радостным изумлением. — Я, выходит, уже стал дедушкой… Вот на этом самом месте… Чудеса… Ну, раз уж такое дело, надо будет поискать цветочный магазин, вот только вас высажу… Вы ведь в один конец, как я понял, обратно вам не надо? Так ведь?

— Да, — сказала она и сжала зубы, которые чуть было опять не застучали. Ее высадят и оставят. Она останется с этим совсем одна, и обратно ее не возьмут.

— Чудно, ей-богу, мне ведь ужасно хотелось внука, а сейчас, честно вам скажу, ну совершенно все равно, кто там родился, чудно, верно?

— Да, — сказала она, — все это вообще так удивительно, просто чудо.

И вспомнила, как ей в первый раз принесли Джимми и положили к ней на кровать и ее грубые пальцы прикоснулись к нежной, маленькой, удивительной головке.

— Просто чудо, — повторила она с отчаянием.

Водитель закурил сигарету.

— И при всем при том самая нормальная вещь на свете. Интересно, на кого он похож, малыш-то. Прямо не терпится поглядеть. Да, на обратном пути этой колымаге придется поработать. А кстати, пора бы уже сориентироваться, это должно быть где-то близко. У меня только адрес указан, но вы, может, знаете, как ближе проехать.

— Нет. Я никогда тут раньше не была.

— Гм. Так как же… Давайте-ка лучше спросим, зачем нам ехать лишнее.

Нет, раньше она здесь не бывала. Где только она не побывала, а вот здесь нет, не была. Все здесь она видела впервые: эти улицы, дома, эту автостанцию, этот щит с названием городка, тем самым названием, которое сказало ей, что вот они и доехали, — у нее перехватило горло, и пальцы судорожно зашевелились. Как быстро промелькнул этот последний отрезок пути, слишком быстро.

Водитель притормозил, опустил стекло и спросил прохожего, и ему объяснили, что сначала направо, потом налево и прямо, и он поблагодарил, прикоснувшись пальцем к козырьку фуражки, и снова поехал. Теперь он ехал медленно, внимательно глядя по сторонам, завернул за угол, потом прямо, еще раз завернул и притормозил на красный свет, а впереди переходила улицу женщина с продуктовой сумкой, молодая женщина, она расстегнула пальто и подставила лицо солнцу — день-то ведь был чудесный. Потом он снова поехал и наконец остановился, полез в карман и сверился со своей запиской. И вот его глаза встретились в зеркальце с ее взглядом.

— Так ведь это же больница. Вам что, сюда и надо?

Она кивнула и отвела глаза. Да, ей в больницу.

— А я и не знал, — пробормотал он, вылез и открыл ей дверцу, — вон оно что…

— Откуда же вам знать, — серьезно сказала она и протянула ему на прощание руку, повернулась и пошла через площадку к высокому белому зданию, а он так и остался стоять с фуражкой в руке, глядя ей вслед.

Она обратилась к первой же попавшейся на глаза женщине в белом халате, и та поставила поднос, который несла, и проводила ее в маленькую приемную со столом и двумя стульями.

— Вам придется немножко подождать здесь. Может быть, вы пока присядете, а я пойду скажу, что вы уже приехали. Мы не ждали вас так скоро.