— Присаживайся, Василий, — вместо доброго утра пригласил к столу Решетов. Видя, как я поморщился, он добавил. — Я знаю, меня Петя предупредил, но язык не поворачивается тебя по фамилии называть, я этой казенщины за годы службы наелся, на три жизни хватит. Давай завтракать.

— Георгий Сергеевич, вы не думайте…

— Зови меня Жора и на ты, и не вздумай возражать. Меня Петька то Джорджем, то Жоржем кличет, иногда непечатные определения добавляет, ничего не рассыпался, — перебил меня Решетов.

— Тогда уж и вы, — я поправился, встретив его насупленный взгляд, — ты зови меня по отчеству — Иваныч. Я настолько отвык от своего имени, выкорчевал его из памяти, что крикни за спиной: «Вася!», не то что не обернусь, даже не вздрогну.

— Лады, — охотно согласился Жорж Решетов, как я его теперь про себя называл, — с дипломатической частью покончили, приступим к трапезе. Клади яичницу, салат почти готов и запомни — у нищих слуг нет. Так что, без церемоний, — он пододвинул поднос, на котором стоял графин и две рюмки. — Извини, компанию не составлю, днем не пью, а некоторым пойдет на пользу после вчерашнего — на тебе вечером лица не было, уснул на полуслове. Ты давеча лепетал что — то про Наташку, не переживай, Петька ей позвонил и все объяснил.

— Что он ей поведал? — с тревогой спросил я.

— Как всегда, наврал с три короба, — засмеялся генерал, — Ты что, Петьку не знаешь? Наплел, что на выходе из следственного комитета ты повстречал меня, я уговорил тебя поехать в гости, можно сказать, силком затащил, ты не смог отказаться из уважения к моим сединам. Поехали за город, в поместье накушались до поросячьего визга и ты случайно разбил телефон именно в тот момент, когда хотел ее предупредить, что погостишь у меня пару недель. Если опустить некоторые малоприятные детали, его рассказ почти что правда. Успокойся и ешь давай.

После слов Решетова меня маленько отпустило, и я накинулся на еду. Предусмотрительный генерал сделал яичницу на четверых и я не заметил, как проглотил почти все, что еще недавно шипело на сковородке. Решетов, в отличие от меня пил сок и налегал на салат. Покончил с едой, захотелось закурить, я машинально похлопал себя по карманам и вспомнил, что забыл сигареты в бильярдной. Мои манипуляции не остались без внимания генерала, он улыбнулся, театральным жестом открыл ящик и достал блок сигарет, той марки, что я курю, синеньких, как уверяет реклама, с низким содержанием никотина.

Закурил и с первой затяжкой пришел кашель, легкие будто выворачивало наизнанку, я выскочил из-за стола и бросился в ванную к раковине, открыл кран, харкал и пил воду. Когда отпустило, вытер лицо полотенцем, глядя в зеркало, злорадно подумал — заодно и умылся.

Вернувшись обратно, я обнаружил, что Решетов переместился в зимний сад, не забыв прихватить поднос с выпивкой. Сидя на кушетке, он махнул мне рукой — присоединяйся.

— Давай с тобой сразу условимся, — начал генерал, когда я опустил зад в кресло напротив него, — ты не на допросе, я не следователь — желаешь что-либо рассказать, валяй, не хочешь — насиловать никто не будет.

Ты у меня в гостях, значит, я тебе по любому помогу. Единственная просьба — не ври, я побасенок от Петьки наслушался столько, что изжога замучала.

В подтверждение слов Решетов провел ладонью по горлу, показывая уровень спрессованных фантазий внутри себя. Не знаю почему, но меня прорвало — незваный гость решил рассказать мудрому Жоржу все, от начала до конца. Я начал говорить, и на протяжении долгого, монотонного рассказа с отступлениями, повторами, несуразными размышлениями мне ни разу не пришло в голову прикоснуться к графину, речь проворным ручейком лилась сама собой, иногда слишком поспешно, словно школьник боялся не успеть выговориться за отведенный ему урок. Сколько прошло времени с начала повествования, я уже не понимал, казалось, что мир исчез, и мы одни кружимся во вселенной вместе с зимним садом. От однообразного бубнежа Жорж порой закрывал глаза, будто впадал в дрему, но стоило мне остановиться, как я сразу натыкался на внимательный взгляд Решетова — создавалось впечатление, что я напрямую диктую рассказ ему на подкорку, как только возникала пауза, генерал выпадал из автоматического режима записи. Закончив, я собрался потушить сигарету и с изумлением обнаружил, что круглая желтая пепельница доверху забита окурками, напоминая солнце в период активности с короной из пепла, которым был усеян весь стол. Глянул на часы, пять по полудни, файв о клок, время третьего чая у англичан, но мы не на туманном Альбионе, поэтому с чувством выполненного долга тяпнул водки.

— Вот собственно и все, — надиктовал я последнюю фразу.

— Да уж, — Решетов потянулся к графину и плеснул себе, — история настолько невероятная, так не похожа на правду, чтобы быть ложью. Поверь, я в этом немного разбираюсь.

Пока генерал говорил, почудилось, что меня попробовали макнуть с головой в кадушку с дерьмом, но в последний момент передумали и ободряюще потрепали по щеке отеческой рукой. Следующий вопрос показал, что мудрый Жорж отнесся к путаному монологу гостя со всей серьезностью.

— Скажи, ты не боишься впасть в немилость у подельников за то, что сдал их мне со всеми потрохами?

— В конце концов, мы договор кровью не подписывали. Да и какая разница, любое мое действие или слова они все равно вывернут наизнанку. Уверен, начни я строчить роман сутками напролет, они бы перед окончанием сперли рукопись и клялись бы, что Никитин в небо плевал все это время. Им что-то другое от меня надо, а что, непонятно, — я поднялся. — Пойду покемарю, извини, сил нет никаких.

— Конечно, конечно. Мне тоже не мешало бы вздремнуть, — радостно согласился Решетов. — Графин прихвати, — крикнул он в спину.

В бильярдной лег на диван и накрылся пледом с головой, через пару минут услышал шаги неугомонного генерала, видимо он следом принес-таки выпить-закусить. Непонятно, спал я, дремал, или память прокрутила кино моей юности, случившейся в прошлом веке, в иной стране и, казалось, не со мной.

В девятом классе Мишка Варенбург взял фамилию матери и стал по паспорту Кривулиным Михаилом Аркадиевичем. Смена фамилии повлияла на него или просто детство кончилось, но он энергично рванул в учебе, напоминая опытного стайера, что берег силы всю дистанцию, перед финишной чертой резко прибавив темп. Я оставался топтаться среди трояков, и Мишку, преображение которого обрадовало учителей, начали ставить мне в пример. Отставание от друга было столь значительным, что мы окончили школу в разных весовых категориях. Я не стал испытывать судьбу и подал документы в инженерно-строительный, на самый задрипанный факультет, Мишка же наоборот бросил вызов фортуне, решив поступить в престижный институт международных отношений. Не только мне, но и всем окружающим эта затея казалось безумной авантюрой с заранее предрешенным финалом и совсем не из-за пятого пункта — год выдался урожайным, за высшим образованием косяком, как на нерест, потянулись внуки нашей партийной элиты. Кто бы сомневался, Мишка не прошел по конкурсу, хотя вступительные сдал практически на одни пятерки и направление из райкома комсомола гласило, что он за светлую идею маму родную не пожалеет. С такими результатами без экзаменов вполне можно было подать документы в ИнЯз, по упертый Мишка не искал легких путей и отправился в армию.

Когда военнообязанный Кривулин, отсвечивая бритым затылком, садился в автобус у призывного пункта, Танька в сердцах напророчила, что взбираясь по карьерной лестнице, он себе непременно лоб расшибет.

Мишка попал служить в пожарную часть, где два года тянул не лямку карабина, а шланг брандспойта в городке неподалеку от Москвы, что само по себе было неплохо — не заполярный круг, цивилизация под боком. Неизвестно, скольким домам он не дал сгореть за свою нелегкую службу, но вернулся домой с двумя лычками на погонах, сержантом и, что особенно важно, членом коммунистической партии советского союза.