Прошло лето, миновала осень, проходила зима, а князь всё ещё не взял Очакова. В Петербурге уже громко говорили о том, что князь истощился, что не для его возраста такая кровопролитная война, ненавистники и завистники Потёмкина подняли головы. Медлить более было нельзя. И светлейший нашёл способ взять Очаков: он пообещал солдатам всю добычу, включая сюда пушки и всю казну. «Город может быть разграблен за три дня», — заявил Потёмкин.

И Очаков в страшный мороз 6 декабря 1788 года был взят. Потёмкин не нарушил своё обещание — солдаты разграбили всё. Из военной добычи князю достался великолепный изумруд величиной с куриное яйцо. Князь отправил его Екатерине, которая радовалась не столько подарку, сколько тому, что фельдмаршал оправился от своей хандры и начал воевать победоносно.

Всему двору и всем иностранным министрам выражала Екатерина уверенность, что ещё до конца лета Потёмкин будет в Константинополе. Но она как будто сглазила собственное счастье — союзников-австрийцев турки разбили наголову. Лишь русские войска продолжали своё победоносное шествие. Суворов и принц Кобургский победили турецкую армию при Фокшанах. Суворов уже в одиночестве разбил её при Рымнике, за что и получил звание Рымникского. А сам Потёмкин, оправившись от своей хандры, занял Бендеры. Оглушительный удар получили турки при Измаиле — Суворов ценой крупных потерь взял неприступную турецкую крепость Измаил...

Но тут Екатерину ждала очередная измена союзников-австрийцев. Иосиф Второй неожиданно для всех умер, а новый император отказался продолжать кровопролитную борьбу с турецкой империей. Прусско-австрийский конгресс в Рейнбахе объявил об отделении от русских интересов. Больше того, через какой-нибудь год Фридрих Вильгельм, прусский король, заявил Екатерине, что вступается за Турцию, и императрица должна была уступить...

Она хотела сделать это ещё раньше, потому что проснулась вдруг Швеция. Она прошла со своими войсками почти до самого Петербурга, и залпы пушек неприятеля слышны были в самой столице.

Екатерине чуть было не пришлось бежать из Петербурга — сто шестьдесят лошадей во всё время шведской войны стояли в полной готовности в Царском Селе, а императрица ложилась спать, держа наготове все свои драгоценности.

Две северные державы всегда держались хороших отношений. Екатерина даже посылала Густаву Третьему стерлядей и квас, как в своё время посылала арбузы Фридриху. Но эти продукты, так хорошо оценённые шведским королём во время его посещения Петербурга, не закрыли ему глаза. Ещё в 1739 году Швеция заключила оборонительный союз с Турцией, и теперь Густав вспомнил об этом договоре. Он знал, что Екатерина все свои войска отправила на юг, оставив для охраны Петербурга лишь самую малость, и потому надеялся захватить столицу России без особых кровопролитий.

В глубочайшей тайне снарядил он в Карлскроне весь свой флот и в июне 1788 года появился возле Кронштадта.

Екатерина была вне себя. Она вспомнила, что Анна Иоанновна в таком же случае велела в самом Стокгольме не оставить камня на камне. Но теперь положение было совсем другим — приходилось думать только о защите собственной столицы.

Граф Ланжерон писал о войне со Швецией так:

«Случайности этой войны и положение Петербурга были таковы, что шведский король мог явиться туда без большого риска. Он мог быстро пройти те сорок вёрст, которые отделяли его от столицы, мог даже высадить свою пехоту, потому что императрица выставила против него лишь половину того войска, которым он располагал. Если даже предположить, что ему не удалось бы перейти Неву, то он мог обстреливать дворец императрицы, с противоположного берега. Не постигаю, как он не попытался это сделать...»

Екатерина до этого момента упорно стояла на том, чтобы отправить все суда и все войска на помощь Потёмкину. И если бы Густав пришёл немного позже, ему не пришлось бы даже стрелять — столица оказалась бы совершенно оголённой.

Но Екатерина не потеряла голову. Уже через несколько недель она собрала шестнадцать тысяч солдат, выпросив у Потёмкина немного полков, которые тот переслал на почтовых.

Но странный Густав не стал развивать молниеносную войну. Он пустился в чернильную войну — начал посылать Екатерине высокомерные декларации и требования сдаться и ожидал ответов на эти бахвальские претензии.

Но в Швеции у России была сильная партия, русские агенты подогрели своими деньгами настроение прорусских шведов, и в самой столице Швеции вспыхнул бунт. Престол закачался под Густавом, и ему не миновать бы было низложения, если бы Екатерина не предложила преждевременно позорный для Швеции мир. Густав устоял, укрепился в союзниках — и Англия, и Пруссия заявили о своей готовности оказать ему помощь. И быть бы Екатерине в плену у Густава, да вмешался испанский посланник — он предложил свои услуги для переговоров о мире, и императрица с радостью ухватилась за его предложение. Мир был заключён не лучшим для России образом, но Екатерина в тот же день написала Потёмкину:

«Мои платья всё убавляли с самого 1784 года, а в сии три недели начали узки становиться, так что скоро нам прибавить должно меру...»

Князь во всём был непоследователен. Он чаще всего любил предоставлять своим подчинённым трудиться для него, выигрывая баталии и беря крепости. В то время как Суворов брал Измаил, осаждая его, он целые дни проводил за чисткой своих бриллиантов или посылал букеты цветов предмету своей очередной любви. До обеда Потёмкин пил кофе и шоколад по нескольку раз, закусывая цыплёнком или ветчиной, а после обеда занимался любезничаньем со своими многочисленными поклонницами. Он завёл себе целый гарем и ни разу не поскупился на подношения. Он был так богат, как никогда и никого уже не было в России. Несметные суммы, выделяемые ему для армии бесконтрольно, часто переходили в его карман. Но даже при таком богатстве он не упускал ни единой возможности обогатиться. Он построил стеклянный завод в одном из своих имений возле Петербурга и добился того, что Екатерина запретила ввоз иностранного стекла в империю. Это принесло ему дохода больше, чем оброк с пяти тысяч крестьян. Но и оброк Потёмкин собирал старательно — его слуги и приближённые вымогали с крестьян всё, что те имели. Он богател, а его крестьяне нищали.

И при всём при том князь ещё умудрялся делать долги и никогда не расплачивался с кредиторами.

Не стеснялся Потёмкин ни с кем. Принимая какого-нибудь важного гостя, он не намеревался даже сменить свой вечный халат на мундир и обдавал пришедшего таким презрением и надменностью, что, казалось бы, никто больше и не придёт к нему. Однако нет, приходили, обивали пороги у светлейшего, низко кланялись и в ответ на высокомерное замечание лишь улыбались и опять просили о милости. Как же было ему не презирать эту низкопоклонническую толпу?

Главная квартира князя в Бендерах стала сказочным скопищем всех роскошных редкостей, какие только можно было встретить на свете.

Ланжерон так рассказывает об этом обиталище роскоши:

«Князь во время моего отсутствия велел уничтожить одну из зал дома, где жил, и построил на этом месте киоск, где были расточены богатства двух частей света, только чтобы прельстить красавицу, которую он желал покорить. Золото и серебро сверкали, куда ни посмотришь. На диване, убранном розовой материей с серебром, затянутом лентами и цветами, сидел князь в изысканном домашнем туалете рядом с предметом своего поклонения, среди нескольких женщин, казавшихся ещё красивее от своих уборов. А перед ним курились духи в золотых курильницах. Середину комнаты занимал стол, на котором сервировался ужин, поданный на золотой посуде».

Жена генерала Долгорукого, состоявшего в подчинении князя, Екатерина, занимала в это время все мысли Потёмкина. В день именин императрицы он праздновал также и день именин своей покорительницы. Она сидела рядом с Потёмкиным, и князь всё своё внимание уделял лишь ей, не заботясь об остальных гостях.

За десертом вдруг стали обносить всех чашей с золотой ложечкой, где сверкали бриллианты. Хозяин просил дам вынимать этой ложечкой алмазы и брать их себе. А дам было за столом двести человек.