Изумление всех путешественников закрывало глаза Екатерине, но она и не хотела видеть, и не видела, какой ценой достались все эти волшебные изменения в крае, ещё два года назад бывшем пустыней. Словно бы по взмаху волшебной палочки произошли все эти изменения. Но есть очевидцы, свидетели, которые рисуют страшную картину тирании и деспотизма Потёмкина, не гнушавшегося ничем, чтобы затмить глаза императрице.

Ланжерон, также изумлявшийся перемене в этих краях, писал тридцать лет спустя:

«Каким волшебством можно создать подобные чудеса? Надо сознаться, что они созданы благодаря тирании и грозе и повлекли за собой разорение нескольких областей. Из населённых губерний Малороссии и тех местностей, где императрица не должна была проезжать, выгнали всё население, чтобы заполнить эти пустыни. Тысячи селений опустели на некоторое время, и все их жители перекочевали со своими стадами на различные назначенные пункты. Их заставили на скорую руку выстроить искусственные деревни по более близким берегам Днепра и фасады деревень в более отдалённых пунктах. По проезде императрицы всех этих несчастных погнали обратно домой. Много народу перемерло, не выдержав таких испытаний.

Будучи тридцать лет спустя генерал-губернатором этих областей, я сам убедился в справедливости этих подробностей, показавшихся мне сначала сказочными...»

В Херсон Екатерина въехала в великолепной колеснице вроде римских, приготовленной Потёмкиным. Он сам помещался вместе с императрицей и Иосифом Вторым и указывал на достопримечательности, которых ещё семь лет назад вообще не существовало: церкви, красивые здания, купеческие строящиеся суда на верфи, арсенал со множеством пушек, сама крепость и даже готовые к отплытию три боевых корабля на верфи города.

Иосиф не верил своим глазам. Его приближённые осматривали город изнутри и докладывали ему о недостатках — и фортификация была с огрехами, и дерево сырое использовалось в постройке кораблей, а значит, они скоро сгниют, и выход из верфи был слишком сложен и требовал новых приспособлений и машин...

Одна Екатерина ничего не хотела замечать, а Иосиф и не собирался говорить ей о недостатках: он тоже, как всякий монарх, оставлял при себе свои соображения.

Но Крым потряс даже Иосифа. Он ещё ворчал на плохие дороги и ломаные экипажи, но парадный обед в Инкермане, прошедший с невиданной помпой, заставил его забыть об этом.

Обед действительно был необычайным. Вина, закуски, кушанья — всё было прекрасным, и тут уж вволю отъедались иностранцы, ворчавшие на русскую кухню. Необычные татарские блюда, острые и пикантные, украинские борщи и галушки, прелестная рыба и нежнейшее мясо — всё это заставляло гостей уписывать за обе щеки.

Но вот гости насытились, пришла очередь десерта и тонких вин, и здесь Потёмкин поразил всех.

Задняя стена огромной залы, в которой был дан парадный обед, внезапно раздвинулась. С длинного широкого балкона, где стояли мурзы и казаки, открылся неожиданный вид: гвардейцы посыпались в стороны, и взорам предстала Севастопольская бухта — десятки кораблей, тысячи мачт, множество галер, лодок, баркасов.

Воздух потрясли залпы тысяч орудий — так приветствовал Черноморский флот свою обожаемую правительницу.

Екатерина сначала не могла вымолвить ни слова. Её изумлённый взгляд бродил по оснастке кораблей, по синей бескрайности моря, по прекрасной гавани, обрамленной скалами...

Потёмкин молча смотрел на императрицу. Это был момент его триумфа, его победы.

Императрица, взволнованная, с огненным взглядом, с сияющим лицом, встала со своего места и сказала притихшим и тоже изумлённым гостям:

— Мечта моего деда, великого Петра, исполнилась. Он всегда хотел твёрдой ногой встать на Черном море и ещё в начале века воевал Азов. Но его мечта осуществилась только теперь: русские вышли на берега Чёрного моря, построили Черноморский флот. И во всём этом заслуга светлейшего, князя Потёмкина, населившего пустыню, оживившего бесплодный край, построившего корабли нового, Черноморского флота. Теперь нам не страшен никто, русские станут господствовать на этом море, как господствуют на Северном. Ура князю Потёмкину, ура славному русскому!

И крики славословия слились с залпами пушек на кораблях...

Екатерина не выдержала взятую на себя торжественную роль: она просила Потёмкина тут же позволить ей объехать весь флот, посмотреть поближе на суда, построенные за такое короткое время. Она была счастлива, целовала Потёмкина, называла его самыми ласковыми именами.

Потёмкин уже давно приготовил для Екатерины особую шлюпку. Он заказал её в Константинополе и велел сделать во всём сходной со шлюпкой султана.

Екатерина пригласила Иосифа следовать за нею в эту шлюпку. Роскошь убранства шлюпки поразила их обоих.

На этот раз не выдержал даже Иосиф — он восторженно осматривал гавань Севастополя и предрекал ей блестящее будущее. Но в письмах его отзывы были более сдержанны: «Императрица в восторге от такого приращения сил России. Князь Потёмкин в настоящее время всемогущ, и нельзя вообразить себе, как все за ним ухаживают».

Награды, которые только и были в России, достались теперь Потёмкину, и императрица приказала присвоить ему звание князя Таврического за всё то, что он сделал в Крыму.

Те сады, что развёл князь в Крыму, стали роскошными и редчайшими, а в Карасубазаре, где он построил себе дворец с фонтанами и искусственными водопадами и где рядом выстроил такой же, с таким же прекрасным садом дворец для императрицы, до сих пор растут деревья редчайших пород.

Последним чудом в этой сказке для Екатерины стал фейерверк, который выпустили триста тысяч ракет. Никогда ещё не чувствовала себя Екатерина такой счастливой, такой необыкновенной властительницей, и никогда ещё она так не благодарила Потёмкина, создавшего всю эту феерию.

На обратном пути из Тавриды в Петербург она писала ему:

«А мы здесь чванимся ездою и Тавридою и тамошними генерал-губернаторскими распоряжениями, кои добры без конца и во всех частях...

Я тебя и службу твою, исходящую из чистого усердия, весьма, весьма люблю, и сам ты — бесценный. Сие я говорю и думаю ежедневно...

Друг мой сердечный Григорий Александрович! Третьего дня окончили мы своё шеститысячевёрстное путешествие и с того часа упражняемся в рассказах о прелестном положении мест Вам вверенных губерний и областей, о трудах, успехах, радении, и усердии, и попечении, и порядке, Вами устроенном повсюду. И так, друг мой, разговоры наши, почти непрестанные, замыкают в себе либо прямо, либо сбоку твоё имя, либо твою работу...»

Как Екатерина без конца говорила о своём путешествии, так и вся Европа разговаривала об этом. Иностранные послы, сопровождавшие императрицу, разнесли молву об этом путешествии, о могуществе и успехах князя Таврического. Но это путешествие имело самые печальные последствия.

Екатерина, едучи в Крым, и так уже понимала, что Турцию не обрадуют и строительство флота на Черном море, и большая армия, собранная Потёмкиным на берегах Чёрного моря, и запасы боеприпасов, складированных во вверенных ему частях империи. Понимала и потому договорилась с Иосифом о войне. И едва она приехала в Петербург, как начались усиленные приготовления к новой войне. Она была неизбежна.

   — Может ли человек быть счастливее меня?

Князь обвёл взглядом гостей, сидевших за роскошно накрытым столом в одном из его богатейших дворцов. Все внимали каждому его слову, торопясь излить свои верноподданнические чувства к могущественному вельможе. Тут были и простые графы, и иностранные посланники при российском дворе, тут были все, кто хотел просить у князя милостей, денег, домов, земель, крепостных крестьян. Все они униженно слушали князя, выбирая минуту, чтобы обратиться к нему с просьбой.

   — Может ли человек быть счастливее меня? — повторил князь, грустным взглядом обведя своих гостей.