Боялась ли в самом деле Елизавета своей невестки, неизвестно, но что тиранила её, заставляла жить словно в тюрьме, — это факт общеизвестный. Когда же гнёт становится невыносим, сильный человек находит выход из положения. Запрещают переписываться — и узник изобретает невидимые чернила, запрещают даже встречаться взглядом — и узник осваивает науку общения другими путями. Чем горше угнетение, тем изворотливее делается человек.
Запретили великой княгине переписываться с матерью, и она сначала плакала от унизительной опеки, а потом нашла способ общаться с ней: в Петербург приехал музыкант, который выступал во дворце, и его карман стал почтовым ящиком для писем Екатерины. А позволение вступить в связь с Сергеем Салтыковым и без того дало понять Екатерине, что нельзя только выставлять напоказ свои отношения, а тайком можно делать всё, что угодно. И в этом ей немало помогали некоторые её приближённые — обладала способностью расположить их в свою пользу великая княгиня.
Так что к моменту знакомства и связи с Понятовским Екатерина уже многое умела, ловкость её накапливалась с годами унижений и запретов.
Сильно и сладко зацвели в этом году липы в тёмных аллеях ораниенбаумского парка. Густой и нежный аромат цветущих лип заполнил собой всё окружающее пространство, и даже дворец, в котором уже выставили зимние рамы и иногда открывали окна, теперь весь был пропитан этим сладостным ароматом.
Великая княгиня Екатерина сидела у открытого окна и всей душой отдавалась чистейшему и сладкому запаху лип. Странно, думалось ей, такие невидные жёлтенькие цветочки, которые порой и не разглядишь в молодой и липкой зелени распускающихся листьев и чёрной мрачной коре сучьев и веток, издают такой аромат, что не только пчёлы летят на него, но и люди идут на этот аромат. Запах цветущих лип заглушал собой даже терпкий горьковатый дымок от камина, в котором тлели огромные толстые поленья. Екатерина всё ещё приказывала топить камин в своей опочивальне — она панически боялась холода, вспоминая, как ещё четырнадцатилетней девочкой так простудилась на холодных полах Зимнего дворца, что несколько недель лежала в жару, и даже Елизавета опасалась за жизнь будущей жены своего наследника. Елизавета опасалась не зря: случайная и нелепая болезнь унесла её жениха в могилу за несколько недель до свадьбы, и императрица всё ещё вспоминала голубые глаза и белокурые локоны своего так и не ставшего ей мужем жениха, хотя другие привязанности и льстивые слова приближённых, восхвалявших её и без того прославленную красоту, уже давно должны были вытравить в ней несбывшиеся мечты о законном муже, маленьком герцоге крохотной немецкой земли, будущем наследнике, который так и не стал родным для российской принцессы...
Вдыхая сладкий и нежный запах цветущих лип, Екатерина изредка бросала взгляд на кусок серой и нечистой бумаги, лежавший на её маленьком столике для случайных деловых бумаг, и её мысли перескакивали с любования и наслаждения ароматом липы на грозную действительность.
Бумага была слишком неожиданна для Екатерины. Ещё несколько месяцев тому назад Бестужев и не подумал бы о путях-дорогах к сердцу и уму великой княгини, но события последних нескольких недель заставили его поразмыслить о будущем. Неспокойный режим дня Елизаветы, не знавшей с утра, где она станет ночевать в следующий раз, обеды и ужины в самое неурочное время, сон только под утро, и тоже беспокойный, словно бы ей угрожала смертельная опасность, — всё это заботило Бестужева. Императрица всё ещё помнила, как легко заняла она трон, как беспечность и легкомыслие правительницы Анны Леопольдовны позволили ей, молоденькой принцессе, захватить трон и дворец с помощью всего-навсего каких-нибудь трёхсот гвардейцев, которых и по сей день привечала Елизавета: крестила у них детей, приглашала на парадные обеды и давала «на чаек» большие суммы денег, хотя казна вечно была пуста — всё съедала военная кампания против Пруссии.
Екатерина лишь усмехалась. Она и не думала о захвате власти, да и сделать это для Петра вовсе ей не улыбалось. Всё более дерзким и невыносимым становился этот тщедушный и прыщавый великий князь, и всё более донимал он Екатерину злыми словами и странными поступками. Он и не думал скрывать свои сердечные привязанности, и Екатерина уголком рта усмехалась, когда думала о его последней пассии — Елизавете Воронцовой. Когда императрица приставила к Екатерине в качестве молодых фрейлин двух своих протеже, Екатерину и Елизавету, дочь и племянницу влиятельного графа Воронцова, великая княгиня сразу отличила старшую — Екатерину. Некрасива, но умна, честолюбива, дерзка на язык и не скрывает своих истинных привязанностей. Уже замужем, выдана по любви за красавца Дашкова, уже имеет сына, но молодость берёт своё, и в дворцовой кутерьме блистает она и остроумием, и находчивостью, и умением подметить смешные стороны приближённых императрицы и высмеять их зло и резко.
И совсем другая — младшая. Елизавета уже в свои восемнадцать лет была тучной, раскормленной, складки жира выпирали из-под тугих корсетов и заслоняли талию, двойной подбородок покоился на высоких воротничках тестом, а декольте давало возможность увидеть полную белую шею и округлые пышные формы высокой груди. Лицо её было всё испорчено оспой, крупные ямины от рубцов остались на всю жизнь. Как ни странно, они не портили лица Елизаветы, потому что кожа её была белой и нежной, и Екатерина вполне понимала своего мужа, увлёкшегося молоденькой фрейлиной, толстой и пышной. Увлеклась Петром и сама Елизавета, стала подражать ему и за несколько месяцев научилась и курить вонючие трубки, и пить скверное, отвратительное пойло, которым Пётр угощал своих голштинских солдат. Они были набраны с позволения императрицы в полк, которым он сам же и командовал, во всём подражая Фридриху и считая его самым великим из всех полководцев всех времён и народов.
Часто, не спрашивая Екатерину, не говоря ей даже о том, что забирает с собой Елизавету, Пётр возил её в компании своих офицеров и с восторгом наблюдал, как пьёт его пассия огненное пойло, курит вонючую трубку и щеголяет теми же словечками, которыми любил уснащать свою речь великий князь.
Вот и теперь пирует Пётр в своих покоях, окружив себя голштинскими солдатами, изредка похлопывает по широкому крупу свою любовницу и думать не думает ни о каких заговорах и переворотах — ему и без того хорошо.
А вот Бестужев думает. Бумага его о том, чтобы изменить порядок престолонаследия — добиться, чтобы Пётр, вступив на престол по смерти своей тётки, вручил такую же власть, как у него, и своей жене, Екатерине, чтобы, венчаясь на царство, он мог бы короновать и её. Словом, императрица должна подписать такой указ, чтобы власть была поделена между ним, Петром, и Екатериной...
Великая княгиня раздумывала. Очень уж рискованно соглашаться на такое опасное для неё дело. Проведает Елизавета, императрица, что и она, Екатерина, так же мыслит, может и в монастырь сослать, а то и лишить головы. Что это вздумалось Бестужеву беспокоиться о власти для Екатерины, деля шкуру ещё неубитого медведя? Екатерина уже поняла, что за всеми такими словесами стоит и личная выгода для Бестужева — уж себе-то он выговорил право распоряжаться всем и по смерти императрицы, а великим князьям, могущим вступить на трон, оставляет лишь призрак, тень власти...
Екатерина сразу поняла, к чему клонит Бестужев, но напрямик ничего ему не сказала. Пусть думает, что она в этом хаосе будущего указа ничего не поняла, не увидела, какую выгоду для себя прочит нынешний глава правительства, как обделяет Екатерину и Петра. Но уже и то, что он послал такую писульку ей, Екатерине, отдаёт его всецело в руки великой княгини. А ну как доложит она императрице, какие записки посылает ей Бестужев, а ну как разболтает о его роли? Но Бестужев прекрасно вызнал характер Екатерины, понимал, как умна и решительна великая княгиня, как умеет видеть за словами неизданного ещё декрета наготу замыслов и тайных, секретных мыслей. И потому он не опасался измены и предательства...
