Что же происходит в течение этого долгого срока? Развиваются ли на месте будущего поражения какие–нибудь процессы, или ткани пребывают лишь в состоянии готовности отозваться раковым расстройством на последующий удар?

Исследователи убедились, что в продолжение месяцев и лет невидимо и неощутимо для больного идут глубокие изменения в некогда поврежденных или хронически воспаленных тканях. Кожа покрывается бородавчатыми разрастаниями; слизистая оболочка рта — особыми утолщениями; на прежних рубцах появляются изъязвления. Исподволь действующий раздражитель, непрерывно усложняя жизнь тканевых клеток, порождает условия, несовместимые с их нормальным существованием. В этом тлеющем очаге, где в огне воспаления стремительно гибнут одни и еще быстрей размножаются другие клетки, наступает перелом. Изменяется характер обмена клеток, они приобретают способность внедряться в ткани и паразитировать в них.

Трагический перелом может не наступить и злокачественное превращение не состояться. Лабораторными опытами это было доказано.

С помощью сильно действующих веществ можно вызвать у крыс рак печени. Этот опыт, однако, удается лишь в том случае, если кормить подопытное животное неполноценной пищей. Стоит диету изменить, давать крысе молоко, сушеную печень, и опухоль не возникнет. Не появятся также и узловатые образования на печени — предшествующие раковому заболеванию. Там, где нет предвестника болезни — невозможно возникновение и самого рака.

Нечто подобное происходит у мышей, предрасположенных к опухоли молочных желез. Грызуны не заболевают, хоть и питаются молоком, содержащим вирус рака, если не дать им размножиться. Присутствие возбудителя оказывается недостаточным для образования рака. Нет предопухолевой стадии — и болезнь невозможна.

Один исследователь подтвердил это положение наглядным экспериментом. После того как подопытная мышь была обработана химическим веществом и па спине у нее возникли уже признаки будущей болезни, экспериментатор травмировал у животного седалищный нерв. Пока шло заживление раны, стадия предрака не только остановилась в своем развитии, но возникшие на коже разрастания стали исчезать. Раковая опухоль образовалась с опозданием на три с лишком месяца.

Раковая болезнь была расчленена, и исследовательская мысль стала обращаться к каждой стадии в отдельности.

Таково прошлое и настоящее научной проблемы, которой Андрей Ильич Сорокин занялся.

На пятый день после операции Елена Петровна попросила газеты и прочла их. На шестой Андрей Ильич принес ей книги и по ее настоянию рассказал обо всем, что происходит в лаборатории: кто чем занят, что делал и делает, хорошо ли, дурно. О каждом факте говорилось подробно и точно, малейшая попытка ограничиться общими рассуждениями вызывала ее недовольство и решительно пресекалась. В залитой солнцем палате давно водворили прежний порядок: на столе не стало папок, на окне микроскопа, заняла свое место ваза с цветами.

Перенесенная операция заметно отразилась на больной; она похудела, осунулась, лицо вытянулось и как бы застыло, только тонко очерченный рот сохранил прежнее выражение, капризно сложенные губы словно единственные уцелели в вихре жестокого страдания, и казалось, что стоит им приоткрыться — и все встанет на свое место: улыбка согреет лицо, в глазах отразится недосказанная мысль, набегут морщинки на лбу и оживут неподвижные руки, утонувшие в рукавах больничной рубашки.

Не дожидаясь напоминания жены, Андрей Ильич стал каждый день приносить ей новости о чудодейственном экстракте, о его великой спасительной силе. Одна больная встала на ноги от маленькой дозы, другая настолько поправилась, что попросилась домой; особенно удивила всех старушка, неспособная двигаться от истощения, она стала часами ходить по коридору. И Степанов согласился, что экстракт серьезно помогает больным, Евдоксия Аристарховна не дает врачам покоя, настаивает, чтобы всем прописывали его. Много пользы принесли наблюдения Елены Петровны над собой и другими, проведенные до операции.

Она слушала мужа и слабым голосом благодарила на добрые вести. Как хорошо, что он здесь, вдвоем они горы перевернут, чудес натворят, все будут им завидовать. Андрей Ильич соглашался, она, конечно, права, вдвоем у них все пойдет по–другому. С уходом мужа она давала волю своей радости и долго рисовала на бумаге скачущих животных и летающих птиц. Супруги расставались поздно вечером, а утром она уже спрашивала свежие новости. Откуда им взяться, неужели придумать? Нет, этого он сделать не сможет. Больная сердилась, и, как в те дни, когда муж опаздывал к ней или вовсе не заходил с утра, — она вымещала свою обиду на зверьках, покрывая бумагу изображением криворотых и кривоногих котят.

Елена Петровна с каждым днем себя чувствовала лучше, в ней крепло убеждение, что опасность миновала, все трудное осталось далеко позади. Она по–прежнему верила, что болезни врачей и до и после операции имеют свое особое течение, не такое, как у других. Счастливая сознанием, что ничто уже не омрачит ее жизни, Елена Петровна спокойно выслушивала опасения больных, встревоженных разговорами о метастазах.

— Ты понимаешь, Андрюша, — благодушно сказала она мужу, — они узнали, что на швах бывают рецидивы, и все время ощупывают себя.

Андрей Ильич по–прежнему часто бывал у жены, подолгу с ней беседовал, но меньше всего о том, что происходит в лаборатории, и почти не рассказывал о себе. Факты приводились менее подробно и еще менее точно, деловой разговор подменялся отвлеченными рассуждениями, общее оттесняло частное, воображаемое подменяло действительное. Мысли уносили его все дальше от института и лаборатории к широким просторам умозрения. Словно впервые столкнувшись с красотой и величием науки, сложностью ее явных и тайных путей, он объявлял ее основой основ бытия, источником жизненной силы. Согрешив против учения о примате материального над духовным, против философии партии, программу которой он разделял, Андрей Ильич утверждал, что одна лишь наука делает нас умнее и лучше, сильнее и глубже. Там, где царит бедность воображения, узость взглядов и невежество, нет великодушия и мудрости. О раке он говорил как о величайшей тайне природы, как о вспышке слепой силы, сорвавшей с себя узду эволюции. Два гиганта столкнулись в страшной борьбе — человеческий гений и восставшая против себя же природа. Близок час, когда эти вспышки будут невозможны, тайное станет явным и зло покорится человеку.

— Что будет тогда с тобой? — с притворным огорчением спрашивала Елена Петровна. — Для тебя ведь только та загадка хороша, которая еще не разгадана. Если тайное станет явным, не будет и загадки.

Он серьезно уверял ее, что их еще много, предстоит немало гадать и разгадывать, прежде чем исполнится мечта человечества о вечном и безмятежном счастье на земле.

— Найдем это счастье, — торжественно заявлял Андрей Ильич, — и поделимся с теми, кому без него жить нельзя.

Счастливая сознанием, что он занялся делом, дорогим его сердцу, Елена Петровна не спрашивала больше, почему он не расскажет о лаборатории, об опытах и больных. Накал его чувств говорил ей о смелых экспериментах, приведших к удаче, о спасительных идеях, зародившихся в клинике, на благо больных. Где было ей догадаться, каких усилий ему стоили эти речи, с каким волнением он готовился к ним и как трудно бывало обходить молчанием то, что творилось в лаборатории и в клинике. Спроси она его, он не смог бы солгать и признался бы з том, чего ей сейчас лучше не знать. Измученный, усталый, Андрей Ильич уходил с горькой мыслью о том, что завтра придется начинать то же самое сначала.

Иногда он решал позволить себе передышку и после утренней встречи не бывать в этот день у жены. Дел всегда было много, и все шло хорошо до наступления вечера, до часа обычного свидания с ней. Затем, словно го команде, мысли переключались, исчезал вдруг интерес к работе и в голове непроизвольно зарождалась тема предстоящей беседы. Мог ли он оставаться спокойным, ведь в палате с голубыми пане/.ями томилось измученное сердце его жены.