— Конечно, не о чем, — сознается она, — ведь главным образом этим мы и живем.

Он не успевает ей ответить, пароход издает протяжный гудок и поворачивается к маленькой пристани, прилепившейся к высокому берегу. Это напоминает супругам, что путешествию пришел конец. Ровно через час раздастся такой же гудок и пароход отвалит от пристани в обратный рейс.

Спускаясь по трапу, Елена Петровна вдруг почувствовала себя усталой и разбитой, как если бы она все время тянула этот большой пароход с его якорями, мачтами и пассажирами… Ступив на мостки, она даже покачнулась от слабости, но быстро взяла себя в руки, ухватилась за поручни и была очень довольна, что муж, оттесненный толпой пассажиров, ничего не заметил. «Странно, — думала она, — меня качает из стороны в сторону, откуда эта слабость? Солнце ли так разморило меня или споры с мужем утомили?» Даже в мыслях Елена Петровна не связывала это с тем, что случилось за завтраком, и теми опасениями, которые муж высказывал намеком. Она вспомнила вдруг Лукаша и признание, сделанное им на приеме: «Почему я, доктор, встаю по утрам разбитым, хожу будто в воду опущенный?» — и это не связала со своим состоянием.

Андрей Ильич взял жену под руку и увлек за собой. Она подчинилась неохотно. Никогда ей не хотелось так растянуться на земле, лежать без мыслей и чувств.

От пристани они пошли песчаной тропинкой вдоль кромки воды. С обеих сторон стояла высокая трава со вкрапленными в ней синими и желтыми цветочками.

В другой раз она бросилась бы их собирать и не позволила бы мужу стоять в стороне, теперь эти цветы были ей безразличны. С реки дул ветерок, но он не смягчал палящую жару. На листьях деревьев и на траве блестели еще капельки дождя, отсыревшая почва местами уходила из–под ног, а воздух казался ей сухим и душным.

Они шли, прижавшись друг к другу, каждый занятый своими мыслями. Тропинка вела к маленькому мысу, заслоненному от пристани нависшей скалой. Вот уже несколько лет, как они в этот день приезжают сюда купаться. Андрей Ильич осторожно высвободил руку из руки жены и усадил ее на траву рядом. Делал ли он вид, что не замечает ее состояния, или в предвкушении предстоящего удовольствия забыл недавнюю тревогу, — он сбросил одежду и нырнул в воду.

Елена Петровна раздевалась долго, поддавшись искушению, растянулась на траве, но вскоре встала и с притворной уверенностью направилась в воду.

Андрей Ильич плавал неважно и держался ближе к берегу. Она доплыла до середины реки и, перевернувшись на спину, отдалась течению. Ее быстро понесло вниз, и через несколько минут она была уже далеко. Мягкими движениями, казалось нисколько не напрягаясь, выбрасывая только кисти рук, Елена Петровна одолела течение и стала приближаться к берегу. Прежде чем выйти, она долго кувыркалась, ныряла, обдавала мужа пригоршнями воды, целясь ему прямо в лицо и поднимая каскады брызг.

Они возвращались бодрыми и счастливыми. Елена Петровна уже в реке почувствовала облегчение, забыла и не вспоминала больше о минувшей слабости. Глядя на ее раскрасневшееся от возбуждения лицо, ощущая в своей руке крепкую, упругую руку жены, Андрей Ильич думал, что жизнь не следует омрачать печальными опасениями…

На пароходе было мало людей. Солнце переметнулось с правого берега на левый, и супруги уселись в тени у кормы. Первое время их развлекали мальчишки на лодках, сновавшие кругом. Они близко подплывали к вращающимся колесам парохода, чтобы, угодив на гребень поднятой волны, качнуться на ней. На смену этому пришла другая забава: почуяв запах стряпни, доносившийся из ресторана, супруги принялись гадать, какие блюда ждут их за столом. Неожиданно заиграла гармоника, и рослый паренек, окруженный пассажирами, лихо сплясал гопака.

Обед прошел гладко, без всяких случайностей. Елена Петровна была на этот раз осторожна и каждый кусок жадно запивала лимонадом. Теперь она больше не сомневалась, что заболела именно одной из тех болезней, которыми так часто страдают врачи. Все это скоро пройдет, так же быстро исчезнет, как и пришло. Андрей Ильич за столом много шутил, хвалил кухню парохода и ел с аппетитом. После мороженого супруги вернулись на свои места у кормы, и снова у них разговор зашел о Студенцове.

Андрей Ильич и не заметил, как это произошло. Вначале жена его пристроилась к борту, облокотилась, положила на руки голову и загляделась на пенистую дорожку, уходящую из–под кормы. Однообразный вид скоро наскучил ей, и она вернулась к своим размышлениям. Андрей Ильич перегнулся через борт и с интересом следил за отделившимися от берега пловцами, которые пытались обогнать пароход.

— Я никогда не устану думать о загадке раковой болезни, — задумчиво произнесла Елена Петровна. — Вот уже тысячи лет люди тщетно бьются над ней, создано множество теорий, добыты прекрасные результаты на животных, а человек по–прежнему беспомощен. Кроме хирургии и рентгенотерапии, мы ничего ему предложить не можем.

Предмет размышления действительно стоил того, чтобы над ним призадуматься, разве только не в такой торжественный день и при ином душевном настроении. Андрей Ильич не удивился такому мрачному раздумью в часы собственного благополучия и счастья. Медицинская практика рано приучает врача примирять в себе разнородные душевные состояния, собственные чувства с чувствами других, совмещать свежее ощущение прекрасного с зрелищем, противным чувству красивого, собственную радость с чужой безысходной скорбью…

Андрей Ильич не сразу понял, вступление ли это к серьезному разговору или случайная мысль, за которой ничего не последует.

— Насколько мне известно, — сказал он, все еще не разобравшись в ее настроении, — Яков Гаврилович применяет некоторые новые лечебные средства.

Замечание осталось без ответа. Право, ей сейчас не до него. Как всегда, когда мешали ее размышлениям, она сосредоточенно водила указательным пальцем перед глазами, словно управляла движением своих непокорных мыслей.

Если свести отрывочные размышления Елены Петровны, высказанные и не высказанные вслух, в систему, они выглядели бы примерно так.

В великой сложности, именуемой организмом, где каждая часть на своем месте и значительное и малое служат общему благополучию и единству, вдруг в одном из уголков наступает перемена: клетки тканей начинают с необыкновенной энергией размножаться. Не так уж много этих раковых клеток вначале, другие никогда не присоединятся к ним, и все же опасность велика. Все содействует им: и особенный обмен веществ, и способность самостоятельно передвигаться, несвойственные клеткам в нормальном организме, и готовность образовать метастазы — пользоваться током крови и лимфы, чтобы оседать в других тканях и там размножаться. Куда бы ни занесла их судьба, раковые клетки продолжают присущую им деятельность. Как одичавшие животные, порвавшие связь со средой, в которой развивались их предки, они все силы своего естества употребляют лишь на то, чтобы питаться и размножаться. Эта способность безудержна и может длиться беспредельно. Подавив вокруг себя нервные окончания и лишив пораженные ткани чувствительности, раковые клетки врастают в окружающую ткань, чтобы сделать ее своей добычей.

Андрей Ильич был почему–то уверен, что за этими размышлениями ничего серьезного не последует. Елена Петровна выскажет несколько утешительных надежд и заговорит о другом. Он любил эти рассуждения вслух, то строгие и ясные, то взволнованные и отрывистые, в которых чувствовалось биение ее горячего сердца, и, чтобы поддержать в ней желание думать вслух, с преувеличенно серьезным видом сказал:

— Ты привела не все губительные особенности раковой клетки и утаила ее слабости. Можно было бы добавить, что победа дается агрессору нелегко, быстро размножаясь, клетки беспрерывно и разрушаются. Наконец, самое главное, — тут Андрей Ильич напустил на себя еще большую серьезность и тоном искушенного оратора продолжал: — куда в это время девается чуткость организма, где воспалительная реакция — сигнал возникшей опасности, где высокая температура и защитные средства, способные обезвредить врага? Где, наконец, болевая сигнализация? Организм бездействует! А ведь малейшая боль, незначительный симптом сопротивления дали бы нам возможность расправиться с болезнью, прежде чем она стала опасной. Вот в чем основная загадка рака.