Итак, после заказного покушения 30-летний Богданов остался жив, но в результате полученного ранения полностью лишился зрения левого глаза. Сначала он месяц пролежал в стационаре, а затем больше двух месяцев лечился амбулаторно, то есть регулярно ходил на процедуры в научно-практический институт, а дома делал прописанные врачом примочки. На первом этапе лечения доктора стремились сохранить повреждённое, но собственное глазное яблоко. Однако через какое-то время, как рассказывала нам мама [Б], левый глаз стал воспаляться, и, чтобы избежать переноса инфекции на правый глаз, левое глазное яблоко пришлось удалить, заменив его искусственным. Когда это конкретно произошло, документальных сведений у меня нет. После смерти отца в его письменном столе мы обнаружили в коробочке несколько глазных протезов. Однако при жизни папа столь корректно обходился с этим вопросом, что мы с братом, весьма любившие покопаться в его столе (запретов на это никогда не было), с удовольствием разбирали лежавшие в ящиках атрибуты его военного обмундирования, охотничье снаряжение, упоминавшееся именное оружие и ещё два пистолета, хороший инструмент, который он любил сам покупать, и много других интересных для детей нашего возраста вещей, но никогда не видели там коробочки с глазами. Ни на одной из фотографий отца, даже сделанных без очков и с левым ракурсом, не обращало на себя внимание отсутствие левого глаза. Да и на живом лице ничего не было видно, а сам он по этому поводу никогда не распространялся.
При общении с отцом правый его глаз открыто смотрел на собеседника сквозь светло-дымчатые очки, притягивая к себе всё внимание, а левый глаз был чуть прикрыт веком, и создавалось впечатление, что Николай Кузьмич, просто чуть прищурившись, обдумывает ваши слова. А слушать Богданов умел и мог дать совет обратившемуся к нему. Но самое главное — он стремился всегда помочь людям делом, а не разговорами.
Как протекало лечение отца в 1938 году в стационаре, представить вполне возможно. А вот как было построено амбулаторное лечение, стоит рассказать. Поскольку семья постоянно проживала в Луге, расположенной на расстоянии порядка 150 км от Ленинграда, то ездить каждый день на процедуры и обратно домой не представлялось возможным. В связи с этим на указанные в справке два с половиной месяца (а фактически до лета 1938 года) Николай Кузьмич поселился в городе на Неве у родственников жены по линии её отца. В этой семье он проводил всю рабочую неделю, а на выходные дни обычно ездил в Лугу, решая одновременно накопившиеся служебные дела в своём райотделении НКВД. Кроме процедур, проводившихся в институте, лечебные примочки на раненый глаз Николаю Кузьмичу делала мамина двоюродная сестра Гали Николаевна Резвая. Такое оригинальное имя — Гали — придумал дочери её отец, когда существовала мода на необычные имена для детей, а мы в общении называли нашу родственницу просто Галя. Когда Галя оказалась причастной к тайне последствий покушения, девушка стала для моего отца в определённой мере доверенным лицом. С ней папа поделился некоторыми обстоятельствами роковой январской охоты, а также доверил ей потом и ещё некоторые другие секреты, о которых Галя сохраняла на протяжении долгих лет строгое молчание. Лишь в 1996 году, когда я собирал материал для настоящей книги, Гали Николаевна поделилась со мной известными только ей сведениями.
В первую очередь я поинтересовался у Гали, как вёл себя в ту пору несколько оправившийся от ранения отец.
— Ты что, разве не знаешь, каким мужественным человеком был твой папа? — ответила Галя мне. — Он держался очень хорошо, был бодр, всегда шутил. Да и женщинам он любил нравиться и потому вёл себя достойно.
— А как он оберегал или чем прикрывал раненый глаз? — спросил я, поскольку хотел себе представить, могли ли окружавшие его в те годы люди заметить полученное увечье.
— Николай Кузьмич ходил с чёрной повязкой на глазу, — вспоминала Галя, — но это совершенно его не смущало. Мы даже в театре с ним были несколько раз.
— Как? — поразился я и задал, может быть, совершенно дурацкий вопрос: — В какие театры и сколько раз вы ходили?
— В какие театры, я сейчас уже не вспомню, — ответила Галя. — Но раза четыре точно были, а может, и больше. Николай Кузьмич доставал билеты где-то у себя на работе, а потом мы из дома отправлялись в театр вместе [Б].
Как в тех сложных обстоятельствах, так и в будущем при крупных неприятностях отец не собирался сдаваться. Во время прохождения курса лечения в Ленинграде он по случаю даже сшил себе новую шинель и выглядел стройным красавчиком с чёрной повязкой на глазу, напоминая не то фельдмаршала Кутузова, не то адмирала Нельсона. Однако отсутствие одного глаза, безусловно, нарушило его пространственную ориентацию, и Галя рассказывала, как отец однажды поскользнулся и упал на практически ровном месте, чем был немало смущён. После внезапного исчезновения естественного оптического дальномера, создаваемого парой глаз, ещё следовало научиться правильно себя вести и координированно двигаться.
Необходимо упомянуть, что, находясь в Ленинграде, отец часто бывал и у своей младшей сестры, моей тёти, Екатерины Кузьминичны, с чьей семьёй жизнь нашей семьи оказалась весьма тесно связанной. Тётя Катя в возрасте 26 лет вышла замуж за Дмитрия Павловича Костина, работавшего следователем НКВД. Полгода назад у дяди Димы при родах умерла жена Евгения, и он остался один с тремя совершенно разнохарактерными дочками: Ниной 14 лет, Лидией 11 лет и Тамарой 9 лет. Находясь в командировке в Череповце, Дмитрий Павлович зашёл по делам на коммутатор НКВД, где работала телефонисткой Екатерина, и в один миг на всю оставшуюся жизнь был душевно покорён телефонной барышней. На предложение выйти замуж за обременённого детьми вдовца решиться было не просто. Молодой женщине представлялось весьма сложным появиться в большой семье, которую она совершенно не знала и где старшая падчерица была младше своей мачехи всего лишь на 13 лет. Однако Екатерина сумела найти такой подход, проявила столько такта, терпения и внимания к девочкам, что они с ходу смогли принять незнакомую тётю в качестве не заклеймённой во всех сказках злой мачехи, а как дорогую и родную маму! Со временем, когда три сестры это осознали, 14 февраля 1938 года — день появления в их семье доброй, заботливой женщины — они стали ежегодно отмечать как День Мамы.
Сколько лет мы потом жили вместе, но я лично никогда даже не догадывался, что тётя Катя не родная мать моим двоюродным сёстрам, поскольку кроме как мама и мамочка других слов между ними не слышал. Но не стоит думать, что Екатерина Кузьминична была просто добренькой. Её доброта, самоотдача всегда сочетались с разумной требовательностью и справедливостью. Вот и поведение мужа, как вспоминала тётя Катя, в начале совместной семейной жизни пришлось ей подкорректировать, твёрдо и навсегда объяснив, что самое главное для мужчины семья и его дети, а не иные интересные дела. В марте 1938 года Д.П. Костина перевели на работу в Ленинград, где для большой семьи выделили две комнаты в коммунальной квартире на Лесном проспекте. Здесь они дружно прожили много лет, да и мы у них частенько бывали в гостях. После того как семья Костиных обосновалась на новом месте жительства, летом 1938 года тётя Катя вместе со своими дочками приезжала на несколько дней в гости к нам в Лугу. Я тогда, в полугодовалом возрасте, ещё качался в своей колыбели, и потому такое событие в моей младенческой памяти не запечатлелось. Но моя мама и наша няня Шура познакомились и подружились с новыми племянницами [Б].
По окончании стационарного, а затем амбулаторного курсов лечения в Ленинградском офтальмологическом научно-практическом институте Богданов должен был вернуться к своей работе в Лужском райотделении. Скорее всего, отец в то время уже не носил чёрную повязку поперёк головы, но и так ясно, что местное население, несомненно, находилось в какой-то мере в курсе дела о том, что их энкавэдэшный начальник на охоте лишился глаза. В таком случае одноглазого следовало из Луги убрать куда-нибудь подальше. Возможно, самым радикальным вариантом было бы дострелить Богданова — и дело с концом. Но, вроде, по неписаному правилу, второй раз не расстреливают и не вешают. К счастью для отца, пока он находился в стационаре, начальника Ленинградского управления НКВД Заковского, безусловно посвящённого в дело о покушении, 20 января 1938 года перевели в Москву с солидным повышением на должность заместителя наркома внутренних дел СССР, и одновременно он возглавил УНКВД по Московской области [Л.23]. (Ровно через 10 лет отец будет занимать эту же двойную должность.) Теперь большому начальнику стало не до прежних мелочей районного масштаба. Кстати, для сведения о крупных деяниях этого руководителя приведём обещанное нами сообщение из документальной книги «Лубянка»: «17 февраля 1938 года по приказу Ежова был отравлен Заковским и Алёхиным в кабинете Фриновского начальник 7 отдела ГУГБ НКВД СССР комиссар государственной безопасности II ранга А.А. Слуцкий». Чем это удачное покушение отличается от описанного нами неудачного? И финал в нашем случае мог быть аналогичным: «Сотрудникам НКВД СССР было объявлено, что он (Слуцкий. — ІО.Б.) умер от сердечного приступа. Похоронен был с почестями и некрологом в “Правде”. Приказом НКВД СССР от 23 марта 1938 года А.А. Слуцкий был исключён из списков личного состава НКВД СССР за смертью» [Л.23].
