Мы шли вокруг скалы, то утопая по щиколотку в гальке, то скользя подошвами по мокрым, покрытыми тонкой зеленой пленкой камням.

Лиловатые скелетики морских ежей, пустые и круглые, как детские черепа, лежали на берегу. Обломки раковин трещали под каблуком.

— Мда, — сказал Аркадий, задрав голову и рассматривая отвесные бока скал. — Надо было взять веревку.

Придерживая одной рукой на груди бинокль, Аркадий полез на скалу. Лезть было неудобно. Он остановился метрах в пяти надо мной, распластавшись на камне, как ящерица.

— Ну что?

Аркадий прокричал что-то непонятное.

— Подожди, я сейчас!

Осторожно ставя ноги в выбоины, я дотянулся до Аркадия и тронул его за штанину.

Стараясь не отдаляться от скалы, Аркадий снял с шеи бинокль и опустил его мне. Закинув бинокль за спину, я сполз. Следом спустился Аркадий.

— Мешал, — сказал он про бинокль. — Вообще я не там полез. Идем выберем удобное место.

После долгих поисков мы нашли хороший подъем. Поднялись сначала на вершину меньшей скалы, оттуда перешли на большую.

Под нами белой восьмеркой лежал галечный пляж. Тонкая стена — перемычка, по которой мы шли, соединяла скалы.

— А теперь давай внимательно смотреть…

Я взял у Аркадия бинокль. По ровной поверхности моря ветер гнал редкие морщины волн. Синее пятно Изменного дрожало на горизонте. Среди темно-синих движущихся полос кое-где вспыхивали буруны. Там были камни. Среди них могли скрываться обломки парохода.

— Ничего не вижу, — сказал Аркадий. — Одна вода!

— Нужно взять шлюпку и обойти все мели.

Аркадий вытащил из-за пазухи блокнот и шариковую ручку. Отметив на листке север и начертив в центре маленькую восьмерку, он стал рисовать приметные буруны.

— Если присмотреться, — сказал я, — то видны и камни. Они то обнажаются, то затапливаются. Надо просто внимательно наблюдать. Но их слишком много. Тут надо искать целый месяц.

— Пароход может быть только на окраине мели, — сказал Аркадий. — В середину его занести не могло.

— Какая у него была осадка?

— Метров пять, не меньше.

— Значит, он лежит с краю. Со стороны океана. Где-то вон там.

С южной стороны на опушке мелей буруны появлялись чаще всего.

Аркадий снова поднес к глазам бинокль:

— Ага, вижу. Камни… Еще камни…

— В лоции сказано: «В хорошую погоду видны остатки…» Значит, сейчас видеть пароход мешают волны…

Продрогнув до костей, мы спустились вниз, набрали сухих палок и разожгли под скалой костер.

— Долго они не идут, — сказал я. — Сколько прошло времени?

— Три часа. Еще рано.

Мы замолчали. Привалясь к скале и протянув к огню руки, я сидел, чуть покачиваясь, и думал об удивительной судьбе, забросившей нас на край света, на островок, за которым водная пустыня простирается до самых тропиков.

— Пора бы им и прийти, — сказал Аркадий.

Он встал и посмотрел на море в бинокль:

— Не видно!

Пошел шестой час. Мы стояли на берегу под неприметной тенью скалы и старались не смотреть друг на друга. В той стороне, откуда должен был появиться сейнер, не было видно ни пятнышка. Изменный голубой полосой волновался на горизонте.

— А если они сегодня не придут? — спросил я.

Аркадий не ответил.

Над Хоккайдо полыхала гроза. Слабые вспышки озаряли край неба.

— Пройдет стороной, — сказал я про грозу.

Аркадий снова не ответил.

Мы стояли до тех пор, пока солнце не опустилось в лохматое кучевое облако, наполнив его изнутри багрянцем и чернью.

Настала ночь. Мы улеглись на каменистые ложа, сооруженные из гальки. Мы нагребли ее в нишу под скалой, собрали прелые водоросли и соорудили из них подобия тюфяков. Несколько больших камней защищали нас от ветра.

Стемнело. Море стало неразличимым. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, вскакивая при каждом стуке и всматриваясь в темень в надежде увидеть огни катера. Мы недоумевали и испытывали чувство душевного холода.

Мы не уснули и поднялись с первыми лучами неяркого солнца, навстречу пронзительному слабому ветру. Озябшие и окоченевшие, выбрались мы из-под скалы и принялись бегать по мокрой от росы гальке, размахивая руками.

Томительный рассвет поднимался над океаном. Он принес усиление ветра. Вдалеке над морем появилась полоска тумана. Она подкатилась к острову, прошла над ним, приподнялась и растаяла у вершины Братьев.

Мы бродили по берегу. Время от времени кто-нибудь из нас поднимался на вершину скалы и, сдерживая озноб, всматривался в серый неодушевленный горизонт.

Никаких признаков судна.

— Надо подойти к этому случаю разумно, — сказал Аркадий. — Давай перестанем метаться и начнем думать. Катер что-то задержало. Может быть, с ним что-то стряслось. Если он не успел дойти до Изменного — значит, за нами и не придут. Давай обсудим — каким способом можно выбраться отсюда? Переберем все возможные варианты.

— Первое — попытаться добраться до Изменного вплавь. Остров виден, — сказал я. — Но расстояние двенадцать миль. Столько я не проплыву.

— Я тем более. Температура воды пятнадцать градусов. Мы окоченеем.

— Остается плот. Плот — самое надежное дело. Давай осмотрим берег.

Мы обошли его. Трофеями нашими стали две сучковатых жерди, выброшенные волнами, — каждая в рост человека — и обломок доски, до белизны вымоченной в соленой воде.

— Какая тяжелая, — сказал Аркадий, поднимая доску. — Вся пропитана солью…

Жерди и доску мы приволокли к нашему убежищу.

— Жители острова Пасхи умели строить плоты из камыша, — сказал Аркадий. — Попробуем связать в пучки сухие водоросли.

— То был тростник. Особый сорт тростника, — сказал я. — А наши водоросли уже перегнили.

Мы обошли остров еще раз и, безжалостно вырвав все чахлые побеги кустарника, росшие между камнями, набрали охапку веток.

— Вот это уже получается нечто вроде фашины. Держась за такую связку по очереди, можно плыть, — сказал я.

— В крайнем случае. Ты опять забываешь про холодную воду.

— Значит, будем ждать, а поплывем в минуту отчаяния. Давай лучше еще раз подумаем: куда мог пропасть сейнер?

— Самое естественное: с ним произошла авария. Катер цел, но у него поврежден мотор и нет связи с берегом. Иначе бы пришла помощь.

— А утонуть он не мог?

— С чего бы? Погода тихая.

— Я голоден.

Новый обход островка дал нам добычу, которую с трудом можно было назвать пищей. Мы набрали мидий и морских ежей, в камнях Аркадий поймал руками несколько креветок и рачков-отшельников.

Мы попробовали это съесть. Только креветки можно было глотать без отвращения. Кончилось тем, что меня стошнило.

— Мы недостаточно голодны, — сказал я, отмывая руки.

— Попробуем планктон?

Аркадий набрал в носовой платок воды и процедил ее. Тонкая прозрачная пленка, которая осталась на материи, тоже имела противный вкус.

— Сырость и йод, — печально сказал он.

Я от пробы отказался. Я чувствовал, как поток безраздельного раздражения поднимается во мне.

— Это все ты, — сказал я Аркадию. — По твоей прихоти мы сидим сейчас здесь и сосем мокрую тряпку. Дураков не сеют, не жнут. Жизнь ничему их не учит. Спрашивается, зачем ты потащил меня сюда? — Я говорил, глядя себе под ноги. — Не хватает, чтобы мы умерли здесь с голоду.

Аркадий сидел на корточках, закрыв глаза. Страдальческая гримаса исказила его лицо.

— Давай помолчим, — сказал он. — Помолчи, ради бога, прошу тебя. Это все пройдет. Ты взвинтил себя. Ты подавлен. Мы можем наговорить глупостей. Давай походим молча, врозь. Если нас сегодня не снимут, мы еще успеем сказать друг другу много обидного.

До полудня мы бродили в разных частях островка. Потом я устал. Вместе с голодом ко мне пришло чувство безразличия и смирения.

— Аркадий, — сказал я. — Я болван. Может, нам сидеть здесь несколько дней. Черт знает что, конечно, я сам ввязался в эту историю.

В который раз мы влезли на вершину скалы и сели там, тесно прижавшись спинами.