В октябре 1996 года в Санкт-Петербург для пролонгации контракта прибыла большая японская делегация. Во главе с самим Кейсуке Ватанабэ.

– Блин, башка уже раскалывается. Четвертые сутки с текстом контракта сидим. Кофе ещё будешь, Йося?

Левензон отрицательно помотал головой, устало прикрыл красные от недосыпа и табачного дыма глаза.

– Тошнит уже от вашей бурды, Марат. Как вы её пьёте? Открой лучше форточку, я тебя скоро из-за дымовой завесы видеть не буду. Тормозни с куревом хотя бы на полчаса.

Марат встал из-за стола, потянулся – хрустнул затекшими суставами, распахнул окно. Свежий сырой питерский воздух холодной волной хлынул в прокуренный кабинет.

– Я вот чего не пойму, Йося. У вас в делегации аж девять человек. А работаешь только ты по коммерческой части и переводу да этот гаврик, Камимура, по технологии. А остальные по музеям и кабакам с нашим директором катаются. Как-то нерационально, а? На хрена такой балласт таскать?

– Ну ты ляпнул, Марат. Скажешь тоже – «балласт». Я и Камимура – чисто технический персонал. А эти дедушки как раз и принимают решения.

– Так ведь сам Ватанабэ здесь, хозяин фирмы. Остальное политбюро зачем?

– Ни черта ты не смыслишь в японской системе управления, Марат. У них же все решения принимаются коллегиально, причем вот этими старичками, «райской группой». Ватанабэ их выслушивает и очень редко что-то поперек говорит. На моей памяти единственное исключение – как раз ваш контракт, все были против сотрудничества с работающими на развалюхах русскими. А Камимура – так вообще «отоконоко», «мальчик» по-японски. Это его первое самостоятельное задание.

– Йопта, ни фига себе мальчик! Ему лет тридцать пять!

– Вообще-то сорок два. Если хочешь, я тебе расскажу систему карьерного роста в Японии.

– Конечно, хочу. Давай отвлечемся немного, а то скоро свихнемся с этим контрактом.

– Ну вот смотри. Обучение в японских университетах стоит безумно дорого. Даже зажиточная по японским меркам семья начинает копить деньги на учёбу ребенка чуть ли не с его рождения, и то этой суммы едва хватает на пару курсов. Поэтому мечта каждого японского студента – попасть на карандаш в какой-нибудь крупный синдикат, их раньше называли «дзайбацу». Представители синдикатов рыщут по ВУЗам и подбирают наиболее способных юношей, будущих рабов.

– Во блин, как так «рабов»?

– Так у них фактически пожизненная система найма. Студент подписывает контракт, по которому синдикат оплачивает ему обучение до диплома. Если пацан начинает хуже учиться – контракт разрывается. Если его штрафует полиция за какую-нибудь мелочь типа неправильной парковки мотороллера – контракт разрывается. Если парнишку засекают в ночном клубе, где он отрывается вместо того, чтобы корпеть над учебниками – разрывается… Причем студент не только оказывается без дальнейшей оплаты обучения, но ещё и обязан вернуть все потраченные на него деньги! С процентами!

Дальше. Если студенту удается проскочить все эти ловушки и получить диплом, он поступает в синдикат на любую нужную тому работу. Подчеркиваю – на ЛЮБУЮ! Если в данный момент синдикату не хватает раздельщиков рыбы, то студент будет чистить карасей по уши в рыбьих кишках и не питюкать! И столько времени, сколько нужно синдикату. Ну, это уже крайний пример, обычно, конечно, работа офисная…

Бывший студент становится вторым заместителем младшего помощника рядового клерка. Фактически мальчиком на побегушках. При этом приходит на службу за час до начала и уходит через два после окончания рабочего дня. Участвует во всех корпоративных мероприятиях, пишет предложения по повышению эффективности…

И НИКОГДА не берет больничный – даже если ему оторвало обе ноги!

И НИКОГДА не берет отпуск – хоть он ему положен по закону…

И любой старший по возрасту или должности (а старше его ВСЯ фирма) смотрит сквозь него и требует безусловного подчинения и почитания.

Через лет десять такой муравьиной жизни его, наконец, замечают и начинают давать отдельные разовые поручения. Справляется – тогда запоминают, как его зовут. И повышают до младшего клерка. Зарплата все эти годы у него по японским меркам весьма скромная. И не дай Бог упороть какой-нибудь косяк, самый незначительный – шанса исправиться не предоставят. Выкинут из фирмы сразу. Ни одна крупная корпорация больше на работу не возьмет! В лучшем случае будешь полы в уличном кафе мыть.

Наконец, в сорок – сорок пять лет наступает момент истины – он получает какую-то важную для синдиката работу. И по результатам её выполнения уже всё становится с ним ясно. Вот у нашего Камимуры как раз такой переломный момент.

– Так Камимура – сан считай, справился уже. Основную работу мы закончили, детали остались. И чего с ним дальше будет?

– А вот дальше потихоньку приходит синекура. Регулярное повышение по службе, постоянный рост зарплаты. Доползаешь до члена правления годам к семидесяти – так фирма платит по твоим ресторанным счетам. И даже, говорят, за блядей платит.

– Гы, а зачем они нужны в семьдесят-то лет?

– Не скажи, Марат. Дедушки-то весьма бодрые для своего возраста. Да и чего им – работы минимум, никаких нервов, ответственность коллективная, то есть, – никакая… Знай себе катайся по миру, знакомься с экзотическими странами. Так что всего двадцать пять – тридцать лет рабского труда, и ты король.

– Значит, тебе еще совсем немного осталось до райской жизни, Йося?

– Ты что, это только коренных японцев касается. Я же для них чужак-иностранец, «гайдзин». Чурка, короче. Мой потолок – помощник директора израильского филиала.

– Когда же у них пенсия, если они и в семьдесят пять, типа, работают?

– А не уходят японцы на пенсию. До самой смерти пылят. Если только уж со здоровьем совсем швах. Кстати, у самого Ватанабэ со здоровьем-то проблемы, ему врачи летать вообще запрещают. Жизнь-то его потрепала. Его отцу принадлежал военный завод, они же из древнего самурайского рода, а он прятаться в тылу не стал, добровольцем пошел во время Второй мировой войны в морскую авиацию, с американцами воевал. Участвовал в вывозе раненых из Нагасаки, там радиации нахватался. От лучевой болезни долго лечился. С сердцем плохо, два инфаркта уже пережил…

– А чего же он так рискует тогда, в Питер с вами полетел?

– Не знаю. Упёртый он. Ладно, давай работать, ещё два приложения к контракту осталось сформулировать…

Банкет по случаю подписания долгосрочного контракта между Петербургским фольгопрокатным заводом и «Ватанабэ корпорейшн» давно перевалил экватор. Уже никто не дожидался громких спичей и торжественных тостов, а просто наливал да пил; уже рассыпался стол на кучки по три-четыре человека, и в каждой кучке болтали о своём, как-то забыв о языковом барьере, применяя жуткую русско-японско-английскую смесь… Уже старенький, морщинистый господин Кумацу тащил танцевать сисястую соседку, уведя её у отмечающих что-то своё «казанских», а быкообразные конкретные пацаны благожелательно хихикали над тем, что значительно уступающий в росте старикашка упирается носиком прямо в пышную грудь…

Директор питерского завода Валерий Никитич, Марат и господин Ватанабэ сидели отдельно, а Левензон ухитрялся одновременно и переводить, и пить, и закусывать…

Господин Ватанабэ говорил о поразительных вещах. Он предлагал в обмен на незначительный пакет акций завода вложить шестьдесят-семьдесят своих личных миллионов для проведения радикальной модернизации оборудования…

Марат только удивленно моргал. Даже в голосе переводящего Йоси сквозило недоверие. Никитич по причине полного отсутствия дипломатических способностей и врожденной прямоты рубил с плеча:

– Что-то на херню похожи твои слова! Даже наши местные олигархи все бабки за рубеж гонят. От российских банков кредита не допросишься, разве что процентов под сорок годовых… С таким процентом хорошо наркотой торговать, а заводы строить не получится… Менты, бандиты, отморозок на отморозке сидит и беспредельщиком погоняет. Зачем тебе это надо, Кейсуке? Мало что ли нормальных стран, куда можно деньги вложить? Те же Штаты?