Наконец, попал в ухо трубкой. Голос у экспедитора Пети был напуганный.

– Марат Тимурович, выручай!

– Ну что опять стряслось, горе ты моё?

– Я в отделении милиции, на Просвете.

– Чего, нажрался в очередной раз?

– Ну, не то чтобы в сопли. Капельку совсем. Праздник-то какой в этом году будет: семьдесят лет образования СССР!

– Тьфу ты, господи. Петька, признайся, день Парижской коммуны тоже отмечаешь до сих пор? Чего натворил-то?

– Да я иду. Утро, темнотища. Тишина. А ведь совсем недавно ещё – в шесть утра ка-а-ак даст гимном из всех радиостанций Советского Союза! И радостное настроение на трудовой день гарантировано. Вот я и запел: «Союз нерушимый республик…».

В трубке послышался чужой отдалённый голос:

– Блядь, он опять орёт! Лейтенант, кто его пустил к телефону?

Петька перешел на шепот.

– Короче, закрыли меня менты. Забирай меня отсюда, начальник.

Марат вздохнул, поднялся и пошёл одеваться.

В доельцинские времена, конечно, вся страна в честь такой знаменательной даты как встала бы первого января на ударную трудовую вахту, так и не сползала бы с неё до конца декабря.

Но 1992-й год начался совсем в другом государстве. И вместо трудовой вахты народ стоял в очередях, считал последние копейки и мечтал чудесным образом разбогатеть через использование «рыжей валюты» – ваучеров.

Вся промышленность была брошена на выживание, как слепые котята в ведро с водой: авось выплывет. Братские республики отгородились границами и таможенными постами, а во внешнеэкономической деятельности установился весёлый демократический бардак.

Директор Питерского фольгопрокатного завода Валерий Никитич был в растерянности.

– Ну ладно. Госплан заданий не спускает – хрен с ним. Фондов не дают – сами с ребятами с Волховского алюминиевого завода насчет сырья договоримся. А чего ж с этим… С экспортом, мать его, делать? Белорусы вон каждый день звонят, ноют, фольгу ждут – а через границу-то никак не протащить! И молдаване, и эстонцы… Да все! Чего делать-то будем, а? Люди, есть идеи?

Люди, а именно правление завода в лице начальников отделов и служб, растерянно переглядывались. Голос подал босс прокатного цеха:

– Да хрен его знает, Никитич! Это ж не фольгу тоньше человеческого волоса катать, тут эти… языки экспортные надо знать. Мы вон академиев дипломатических не кончали, ограничились Политехом.

Новичок среди зубров цветной металлургии, вчерашний офицер, а ныне начальник АХО Тагиров скромно заметил:

– Так вышло же постановление по экспорту алюминиевого проката и фольги. Среди предприятий распределяются квоты на вывоз за границу, и лицензию надо иметь. Либо через спецэкспортёров продавать.

Никитич крякнул.

– Ишь ты! Откуда знаешь? Твоё же дело – уборщицы и машинистки.

– Да в газете прочитал.

Никитич восхитился:

– Грамотный, йопта! Может, и языками владеешь?

– Ну, немножко. Курсы военных переводчиков в училище. На эстонском материться могу.

– Хе-хе! Как там в армии? Инициатива наказуема? Вот и назначаю тебя начальником внешнеэкономической службы! И чтобы таможня дала добро, понял? Всё, закончили совещание.

Начальники цехов, довольные разрешением проблемы, ободряюще похлопывали по плечу ошарашенного Марата.

Комендант долго гремел ключами и, наконец, подобрал нужный. Поскрипел в ржавой замочной скважине, потом пинком распахнул облупленную дверь.

– Вот тут и будете жить. Валерий Никитич распорядился под новую службу выделить. Дверь разбухла слегка от сырости, ну ничего. Приспособитесь.

Марат растерянно осматривал подвальное помещение. С потолка капало, плесень изображала на мрачных стенах силуэты фантастических стран.

– Пишущую машинку «Ятрань» вам одну положено, заберёте на складе. Телефон немного поломанный, ну ничего, почините. А дихлофос уж сами покупайте.

Приданный для усиления новой команды экспедитор Петя, последовательно изгнанный из всех заводских служб за пьянство и невезучесть, мрачно заметил:

– Дихлофос – чтобы нас потравить сразу, как клопов? Типа, не мучиться долго?

– Нет, это против блох. Тут подвальных блох пропасть, так и норовят по ногам заползти.

Молодой специалист Алиночка испуганно взвизгнула и попыталась натянуть короткое платьице на коленки.

– Да не пугайтесь, барышня, они вас не съедят. Если двигаться будете, ха-ха-ха!

Хохочущий комендант ушел, помахивая ключами.

Марат вскарабкался на батарею, распахнул маленькое окно под потолком.

– Хоть проветрить, воняет тут.

Петя печально заметил:

– Это останками наших предшественников пахнет, героически павших. Небось не двигались, вот их блохи и заели насмерть.

Марат засмеялся.

– Вот и не стой, Петенька, а дуй за пишмашинкой. Алина, а ты неси вёдра и тряпки. Не ссать, прорвёмся. В темпе, гвардейцы!

Основную квоту на вывоз цветных металлов давали в Москве, в Министерстве промышленности, региональную – в городской мэрии.

Марат проторчал в приемной на Славянской площади двое суток. Командировочные копейки в столице с её свихнувшимися ценниками кончились моментально, и ещё один день ожидания неминуемо бы привёл к необходимости ночевать на вокзале, а в перспективе – к голодной смерти.

Тагиров решил, что лучше быть убитым пресс-папье, чем сгинуть в московской сточной канаве, и рванул на штурм начальнической двери. Растерянная секретарша только ойкнула в спину.

Высокий руководитель мрачно взглянул на вошедшего.

– Ну куда вы ломитесь? Не видите – занят я, работаю с документами. – сказал он и попытался прикрыть блестящую плешь свежим выпуском «Плейбоя».

Марат взглянул на аппетитные сиськи на обложке, воспрял и затараторил:

– Я из ленинградского… То есть, петербургского фольгопрокатного завода. За квотой на экспорт алюминиевого проката.

– Поздно, молодой человек. Распределена квота.

Марат от растерянности грохнулся на стул без всякого приглашения.

– Как… Как это – распределена?

– Обыкновенно. Ещё позавчера.

– Так я же был тут… А, ладно. Вы мне другое объясните – квота на двадцать тысяч тонн. В стране два фольгопрокатных завода. Уральцы, я знаю, получили одиннадцать тысяч. Где остальное?

– Кхм. Я что, обязан отчитываться тут перед сопляками всякими? Русским языком сказано – нету! Ну… Если только очень подумать.

– Я вас умоляю – давайте подумаем! Целый завод! Тысяча четыреста сотрудников, всем семьи кормить надо… А партнеры? Их же – сотни предприятий по Союзу… То есть уже не по Союзу. Помогите ради Бога, я готов на колени встать.

– Ну, колени мне твои ни к чему. А вот если…

Начальник что-то написал на бумажке и показал Тагирову. Тот посмотрел и остолбенел.

– Как… кхе. Какие сто долларов за тонну?! Откуда у нас, мы завод…

– Да ты придурок какой-то! Кто же вслух то, что написано… Всё, иди отсюда. Езжай в свой Питер.

Марат встал. Пошел к двери.

Потом развернулся и уселся назад. Схватил графин с подноса, налил в стакан и долго пил, дёргая худым кадыком.

Руководитель поморщился и постучал по полировке карандашом.

– Ну, напился? Сам выйдешь или мне милицию вызвать?

– Да я вот думаю – вызывайте. У них же машина с мигалкой?

– Чего?

– Ну как же! Я ведь сейчас к Борису Николаевичу в Кремль поеду, а туда без мигалки не пускают, так?

– Чувствую, тут не наряд, а санитаров надо вызывать. Какой тебе Кремль ещё?

Марат выхватил из кармана зелёную книжечку и сунул под нос:

– Читайте!

– Военный билет офицера запаса… И чего?

– Видите, написано: «Свердловское высшее военное танковое училище»? Я с Ельциным знаком ещё с тех времен, когда он первым секретарем обкома в Свердловске работал!

– Да ну, врешь!

Тагиров рванул на груди несвежую рубашку, пуговицы весело поскакали по столу.

– Мамой клянусь! Сколько рядом мерзли на трибуне во время митингов. Да и на параде седьмого ноября – он мне ручкой махал, пока я внизу, в парадном строю… Недавно звоню ему. «Как дела, Николаич?» – спрашиваю. А он мне: «Да хреново, Тимурыч. Верховный Совет достает». А я ему: «А ты их танками, танками!». Ну так чего, вызываете милицию с мигалками?