– Бля, ты у меня пошутишь щас. Там что-то с люком, не закрывается, что ли. Дуй прыжками к монголам.
Для монгольских железнодорожных друзей советские войсковые части были постоянным источником дохода. Контейнера с офицерским скарбом задерживались на складах, а потом за просрочку хранения насчитывались астрономические штрафы. Вагоны не подавались на погрузку вовремя и не принимались после разгрузки по смехотворным причинам.
Вопросы решались через бакшиш в денежном или материальном выражении. Вот и сейчас Никита, матерясь, погрузил в дежурную машину ящик тушенки и ящик хозяйственного мыла и поехал в Чойр.
Однако на этот раз монголы почему-то упёрлись рогом и потребовали заварить треснувшую петлю крышки люка.
Пришлось ехать за сварочным аппаратом и сварщиком.
Туловище Маслова настоятельно требовало опохмелки. Злой на всей свет, ничего не соображающий, он наорал на сержанта – сварщика и отправил его наверх.
Оскальзываясь на густо замазученных скобах, боец полез к люку, подтаскивая за собой толстые серебристые провода.
Сердце колотилось, комок сухих слюней не проглатывался. Летевшие сверху искры причудливо расцвечивали царивший в Никитиной голове туман. Ему мерещился уютный продсклад, заботливо подстеленная на столе газетка, запотевший граненый стакан и бархатный голос начвеща:
– Никита, пей! Испаряется же!
«Испаряется. Выпаривается». К чему бы это?
Никита потряс головой и заорал:
– Долго ещё, воин?
– Всё. Проверьте, тащ сташленант!
Маслов с трудом забрался на верхотуру.
– Бля, а вот здесь? Балбес, всё через жопу делаешь!
– Пять сек, тащ сташленант! Отвернитесь, а то зайчика поймаете.
Сержант шмыгнул носом и постучал электродом, ловя искру.
Взрыв слышали, наверное, в Китае.
Никиту швырнуло, ударило о цистерну и сбросило с четырёхметровой высоты. Лёжа на спине, он изумлённо наблюдал за летящим в зенит дымящимся сержантом. Сержант явно проигрывал в скорости злополучной крышке. Теряя сознание, Маслов подумал, что монголы без крышки цистерну точно не примут.
* * *
– Никит, да плюнь ты. С кем не бывает.
– Да ни с кем не бывает. Все знают, что цистерну выпарить надо было. А я забыл, потому что хотел поскорее сюда свинтить и вмазать. Алкаш я, понимаете вы или нет!
Никита заплакал, размазывая грязные слёзы перебинтованными руками. Впервые за многие годы в нём, кажется, плакала не водка, а он сам.
– У пацана этого перелом позвоночника и пятьдесят пять процентов ожог. Из-за меня! Если он не выживет, я и сам жить не буду! Вон спиртом этим обольюсь и подожгу себя к едреней матери! Вместе с вами и с этим долбанным складом!
Начвещ наклонился к начпроду и сипло зашептал на ухо:
– Слышь, его нельзя одного оставлять. Точно ведь и себя, и бухло погубит. Надо его вусмерть напоить, чтобы расслабился.
– Так шесть часов уже, сейчас караул придёт склад под охрану принимать.
– А ты прапору своему позвони. Пусть он нас снаружи закроет и опечатает. А утром заберёт.
Начпрод хмыкнул и начал накручивать ручку телефона.
* * *
Вертолёт с заместителем командующего тридцать девятой армии по вооружению приземлился в восемь вечера. Генерал-майор Водолазов был вне себя. После ЧП на армейской рембазе он получил вёдерную клизму от командующего и очень неприятный звонок из Читы. Разбираться надо было самому и на месте.
Обматерив начальника рембазы, он потребовал к себе организатора салюта. Посыльные сбились с ног, но Маслова нигде не было. Кто-то предположил, что истерзанный начальник ГСМ зализывает боевые раны в госпитале.
Не нашедший истинного объекта применения, гнев генерала рвался наружу, как понос при дизентерии. Водолазов попёрся по территории базы, тыкая полковника носом, как напустившего лужу щенка.
– Почему бордюры не крашены? А это что? Деревья должны быть побелены на метр десять от грунта! Неудивительно, что у вас цистерны взрываются и солдаты по небу летают! С такими бордюрами вы скоро все туда улетите, к едреней матери!
Увидев внушительную делегацию во главе с генералом, часовой при складах в ужасе убежал в степь.
– Молчать, я вас спрашиваю! Где пожарный багор? А это что, опечатанный склад? Печать должна быть мас-тич-ная! А не плас-ти-ли-но-вая! У вас что тут, детский сад? Вы из пластилина фигурки лепите?
Генерал всем стокилограммовым корпусом развернулся к начальнику базы, ожидая пояснений по поводу фигурок. В мёртвой тишине из-за двери склада послышался нестройный дуэт:
Три танкиста выпили по триста,
А водитель выпил восемьсот!
Генерал прислушался с нескрываемым интересом.
Замполит базы срывающимся на фальцет голосом пояснил:
– Это радио забыли выключить, товарищ генерал-майор!
Дуэт уже заливался на мотив «Прощания славянки»:
Во дворе расцветает акация,
Рада я и моя вся семья,
У меня началась менструация,
Значит я небеременная!
И басом – припев:
Не плачь, не горюй,
Напрасно слёз не лей,
Лишь крепче поцелуй
Солёный хуй, солёный хуй!
– Да, вот до чего перестройка радио «Маяк» довела! Открывайте, менструаторы, блядь!
Генерал заколотил в ворота продсклада пудовыми кулаками.
* * *
Пока прибежал начальник караула Марат Тагиров с запасными ключами от продсклада, протрезвевшие от ужаса певуны успели спрятать в холодильнике совсем никакого Никиту Маслова.
Генерал тут же впаял начпроду и начвещу по пять суток ареста «от имени командующего армии». Гнев наконец-то нашел объект применения.
Подобревший зам командарма по вооружению поехал в гостиницу, напевая что-то про акацию. Остальные разбрелись по домам.
Увидев, что всё стихло, часовой осторожно вернулся на пост. Печать и замок были снова на месте.
* * *
Никита очнулся в кромешной темноте от ужасного мороза. Он пытался ощупью найти выход, но только натыкался на какие-то раскачивающиеся осклизлые предметы. Рука нащупала острые обломки мертвецки холодных рёбер и свисающие сверху железные крюки.
Никита с размаху сел на ледяной пол. Он всё понял.
Это – ад. На крюках висят тела грешников. Когда он замерзнет насмерть, его тоже так подвесят.
Всё справедливо. Он должен ответить за покалеченного мальчишку, за многолетний беспрерывный пьяный угар.
Мама, мамочка! Я обижал тебя, я воровал твои сигареты и деньги. Я хамил тебе. Прости меня!
Папа! Ради меня ты унижался, платил ресторанами и шмотками за мои грехи. А я постоянно подставлял тебя, позорил перед твоими друзьями.
Пришло время отдать все долги. Самому. Заплатить за всё.
Никита обхватил голову руками и завыл.
* * *
– Тащ сташленант, там часовой со второго поста звонит. Опять какая-то фигня на продскладе. Говорит, то ли воет кто-то, то ли поёт.
– Так вроде всех певцов уже повязали. Ладно, буди разводящего, схожу туда.
* * *
Через полчаса в тёплой караулке укутанный шинелями Никита Маслов грел руки железной кружкой с обжигающим чаем.
– Марат, представляешь, я думал, что умер и попал в ад.
– Никита, мы же материалисты. Нет ни рая, ни ада. Давай я бойца в казарму сгоняю, у меня там в канцелярии фляжка спиртяшки заныкана. Согреешься.
Маслов отшатнулся.
– Не-ет! Никакой отравы больше. Никогда.
Помолчал и добавил:
– Ад есть. Я там был.
* * *
Через два месяца начались массовые увольнения офицеров. Мы готовились к выходу из Монголии. В Прибалтике и Закавказье полилась кровь.
