Какого-то сержанта, русского, а потому не человека в глаза горцев, пытавшегося остановить толпу, свалили на землю и долго избивали ногами, оставив на плацу окровавленный кусок мяса в рваном камуфляже. Увидев это, Ефремов бросился к майору Полозову, застав того с бутылкой водки в руках.

— Товарищ майор, их нужно остановить! — с порога, без стука ворвавшись в кабинет, заявил Ефремов. — Вы видите, что творится? Эти ублюдки сейчас взломают оружейные комнаты, и тогда нам всем хана!

— Я над ними больше не командир! Да и ты, прапорщик, тоже! Пусть берут что хотят, и валят отсюда подальше! Что, у нас автоматов мало?! Десятком больше, десятком меньше! Все склады же забиты! На всю страну хватит!

Без стеснения послав майора на три буквы, Ефремов помчался к арсеналу, чудом опередив толпу разгоряченных кавказцев. Перепуганные часовые не пытались остановить злого прапорщика, а тот, не теряя ни минуты, добыл надежный, хотя и весьма тяжелый ПКМ, заправил в него ленту на сто патронов, и, на всякий случай еще надев бронежилет, с пулеметом наперевес вышел навстречу горцам.

— Всем стоять!!!

Хриплый вопль прапорщика разнесся по всему гарнизону. Ефремов знал, что управлять толпой можно, если показать свое полное превосходство, можно даже в одиночку диктовать свою волю полусотне горячих голов, только бы те почувствовали перед собой вожака, а не трясущееся от страха ничтожество.

Горцы замерли — они шли, зная, что встретят пару обделавшихся сопляков, а увидели совсем иное, то, чего не ждали. Но они были стаей, в стае были сильны, могли порвать кого угодно, действуя как единое целое. Они уже успели попробовать чужой крови, почувствовали силу, поверили в свое могущество, в то, что остановить их здесь и сейчас никто не сможет.

— Слышь, прапор, уйди с дороги, — крикнул кто-то. — Так и быть, не будем тебя опускать!

Вместо ответа Ефремов, крякнув от натуги, вскинул тяжелый, двенадцатикилограммовый ПКМ и нажал на спуск, дав длинную, сразу на пол-ленты, очередь поверх голов толпы. А секунду спустя раструб пламегасителя уже уставился в грудь напиравшим кавказцам.

— Стоять, суки!!!

— Э-э-э, брат, ты что?! — раздался испуганный голос — кажется, до разгоряченных «горцев» начало доходить, что все они могут так и остаться на пороге вожделенного арсенала. — Зачем сразу стрелять? Давай по-хорошему, а?

— Все назад, на хрен, или сам я вас разом сейчас опущу, твари! — прорычал Ефремов, грузный, сильный, из-за тяжелого бронежилета казавшийся еще крупнее. — Положу всех! Назад!!!

Павел Ефремов не служил в «горячих точках», не был в Чечне и Дагестане, когда там шли бои, не был там и позже, когда все вроде бы стихло. Он никогда не стрелял в людей, но сейчас людей перед прапорщиком не было, и он был готов без колебаний давить на спусковой крючок до тех пор, пока не закончится лента.

Ефремов видел перед собой бешеных зверей, опьяневших от вкуса крови, от чувства безнаказанности, был готов убивать их, и толпа поняла это. Ряды дагестанцев и их «соседей» дрогнули, а затем вся людская масса откатилась назад. Умирать в этот день никто не захотел. Через час, побив кого-то из солдат славянской национальности, словно оправдываясь друг перед другом за робость, вся эта толпа покинула расположение, двинувшись в сторону Южно-Сахалинска на трех угнанных из гаража «Уралах». Останавливать их прапорщик Ефремов и не подумал.

Через пару дней после приказа о роспуске армии в военном городке, где был расквартирован танковый батальон Тридцать девятой бригады, осталось всего человек тридцать — сержанты, несколько рядовых, майор Полозов, забаррикадировавшийся своем кабинете в компании нескольких десятков бутылок водки и ящика консервов, и сам Ефремов. Желая внести ясность, прапорщик на правах старшего по званию собрал личный состав, убедившись, что остались нормальные ребята, а не та полууголовная гопота, которую удавалось призвать, и из-за которой офицеры, пытавшиеся поддерживать хоть какой-то порядок, массово спивались.

— Бойцы, армии больше нет, — начал свою речь Ефремов. — Вы все теперь — гражданские лица. Приказывать вам я не могу и не стану. Вы служили своей родине, как могли, теперь все для вас закончилось. Можете идти на все четыре стороны. Возвращайтесь домой, парни!

— А вы, товарищ прапорщик?

— Я останусь здесь до тех пор, пока кто-то не наведет порядок, — решительно произнес Ефремов. — Здесь вокруг — горы оружия, я не хочу, чтобы оно оказалось разворовано всякими ублюдками, и потом весь Сахалин оказался бы залит кровью. Я буду охранять арсеналы, пока с материка не пришлют замену. Я знаю, что в Москве уже начали создавать новую армию, скоро вспомнят и о нас.

— Тогда мы тоже останемся! Вам одному не справиться! А оружие-то нам выдадут?

Остались все, и теперь расположение охраняли днем и ночью — охраняли серьезно, не расставаясь с оружием. Восемнадцатилетние парни, державшие автомат в руках только во время присяги, сразу стали казаться более взрослыми, получив по надежному АК-74 и полному боекомплекту. И службу они несли так, как не делали этого прежде. Ефремов не пытался приказывать, только просил, но каждую его просьбу оставшиеся по своей воле на острове бойцы выполняли, как не стали бы исполнять приказ самого Верховного главнокомандующего. И, как оказалось, рвение не было напрасным.

Через пару дней после того, как из гарнизона убрались дагестанцы, возле КПП остановился прикативший со стороны Южно-Сахалинска «Лендкрузер». Находившийся там по чистой случайности Ефремов наблюдал, как из огромного, словно дом, джипа выбрались четверо плечистых парней, похожих друг на друга, точно братья. Все бритые почти наголо, с золотыми перстнями на толстых пальцах и массивными золотыми цепями, обвивавшими короткие шеи и с перебитым носами профессиональных борцов.

Трое, отойдя в сторонку, но не сводя взглядов с кирпичной коробки караулки, закурили, став в круг. А четвертый, могучий человечище, коротко стриженый, накачанный так, что водолазка едва не лопалась по швам при каждом движении огромного туловища. Двинулся прямиком к КПП.

Не торопясь, «бык» приблизился к перекладине шлагбаума, за которой нервно переминался с ноги на ногу часовой, готовый сорвать с плеча «Калашников», но отчего-то не решавшийся это сделать прямо сейчас.

— Эй, пацан, открывай ворота, — прогудел бритый, сплевывая сквозь зубы. — Давай-давай, салабон! Мы ждать не будем!

— Чего надо, дистрофик?

Прапорщик Ефремов с неизменным ПКМ на плече и наполовину выкуренной папиросой в уголке рта вышел из караулки, став напротив качка. Ответ на собственный вопрос он уже знал — местные «братки» решили подсуетиться, поправив свои дела. За спиной прапорщика, в арсеналах мотострелковой бригады, хранились тысячи «стволов» — от пистолетов Макарова до станковых гранатометов и ПЗРК. Да и техника тоже не была лишней — Ефремов слышал, что в девяностые в Омске с завода бандюки пытались угнать Т-80, чтобы явиться на нем на очередные разборки. Тогда не прокатило, а вот сейчас вполне могло получиться.

— Ну, ты даешь, братан, — довольно оскалился «бык», поиграв могучими мускулами. — Дистрофик! А мне по приколу!

Ефремов сплюнул сквозь зубы от раздражения — почему-то всякие ублюдки постоянно называли братьями тех, кого в следующую секунду собирались «опустить».

— Веселый ты мужик, — от души рассмеялся бритый. — Это хорошо!

— Так чего надо то?

— Короче, прапор, все просто. Нам много не нужно, так, по мелочи, — принялся деловито излагать качок. — Подгони «калашей» с полсотни, ну, патроны, ясное дело. Можно еще «макаровых» хоть сколько-нибудь. Еще что? Ну, гранаты, «эфки» или «эргедешки», по барабану, лишь бы побольше. «Мухи» тоже пригодятся. Да, и такую машинку, какую ты мацаешь, тоже прихвати! — Бритый кивком указал на пулемет: — Уважаю! Меня сразу реально вставила!

— А может мне еще и раком стать? Штаны не снять сразу, не нагнуться перед тобой, чтоб удобнее было? — и сразу, не давая опомниться братку: — Валите на хрен отсюда, пока я добрый, и пока караул в ружье не поднял. Повторять не буду! Еще минута — и так здесь и ляжете!