Моя мать работала сновалем на Фурмановской фабрике № 2. В сентябре 1954 года шестнадцатилетним подростком пошел работать и я на эту же фабрику. Был курьером, станкообходчиком, хромометражистом ткацкого производства, учеником и помощником ремонтировщика прядильного производства. Здесь я своими глазами увидел, как трудятся женщины, вырастившие нас, чего стоит каждая наша обновка, кусок хлеба, которым мы были сыты, слушали рассказы бывших участников Великой Отечественной войны, которые выжили и вернулись к своим станкам и машинам. Думаю, и первые мои заметки в газету, и первые мои литературные опыты были вызваны желанием рассказать об этих людях»[335].

Само время формировало Малышев как литератора, толкало его к новым взглядам на жизнь и литературу. Паренек из фабричного городка, с детства находящий отраду в книгах, рвался к культуре, был преисполнен стремлением познать тайны искусства. Закончив ивановское культпросветучилище, поступил в Литературный институт (закончил в 1972 году), где всерьез занялся постижением русской литературной классики. Читал и перечитывал Бунина, ставшего его любимым писателем. Был заворожен кинематографом Андрея Тарковского. На первых порах писал стихи, и весьма неплохие:

Эти и другие ранние стихи Малышева пронизаны молодостью, свежестью, характерными для «шестидесятников». Несомненное лирическое дарование, выразившееся здесь, чуть позже проявится в прозе, где будут преобладать не эмоции, а суровая материя жизни, где героями станут люди фабричного городка, а среди них на первый план выйдет драматическая женская судьба.

В повестях и рассказах, вошедших в книги А. Малышева «Такое счастье» (1979), «Вот такая история» (1980), «Заметы» (1987), «Портрет в светлых тонах» (1988) и др., мы встречаемся с множеством женских персонажей, одновременно похожих и непохожих. Малышевские героини — чаще всего, как выразился однажды Виталий Сердюк, «затюканные жизнью» бабенки, «хлебнувшие горя, одиночества, истосковавшиеся по ласковой мужской руке и изо дня в день отбывающие фабричную каторгу в сером грохоте гулких корпусов»[336]. Под пером Малышева эти «бабенки» становятся частью того большого народного мира, без которого не было бы победы в Великой Отечественной войне.

Терпеливость, особая покорность судьбе, понимаемая как преодоление страдания, — вот что отличает героинь А. Малышева. Они по-своему разделяют знаменитое пушкинское «на свете счастья нет». И не про них — «покой и воля». Главное жить — так, чтобы людям в глаза не стыдно было смотреть, чтобы не были нарушены заповедные моральные ценности, которые исповедовали еще их бабушки и дедушки. И здесь Малышев вступает, может быть, сам того не сознавая, в спор с народнической точкой зрения на фабричный мир, в котором «нет ни стыда, ни совести». В том-то все и дело, что, при отсутствии церкви в малышевских рассказах и повестях, мы постоянно ощущаем здесь то, что, перефразируя слова Л. Толстого о патриотизме, можно назвать «скрытой теплотой православия».

Уже в ранних рассказах открывается праведность женских характеров А. Малышева. Вся жизнь Прасковьи Скрябиной из рассказа «Письмо» — сплошное несчастье. Не повезло с мужем. «Бил он меня, — вспоминает Прасковья. — Люто бил <… > И теперь не пойму, за что, не пойму, за что он меня так. То, что я моложе вдвое, его бесило или еще что?.. Один раз откуда-то приехал пьяным-пьянущим. Я на восьмом месяце была… Сапог с него стаскиваю, а он: „Подай, — говорит, — мне бутылку, в горке которая“. Я ему: „Да уж лишку будет, Костенька, и так пьян — хуже нельзя“. А он и договорить не дал. Оскалился да как хватит меня сапогом в живот — я так замертво и повалилась <…> Сынка моего мертвым вынули и уже перед самой выпиской сказали, что не рожать мне больше… Тут мне все безразличным стало. Как одеревенела я…» А потом муж умер в белой горячке. Только раз улыбнулось счастье Прасковье. В годы войны, работая санитаркой в госпитале, встретила она хорошего человека. Выходила раненого Данилу Романыча, которого, по словам Прасковьи, привезли в госпиталь «слабенького, беспомощного, как дите малое». Семья у Данилы погибла, и он поселился у Прасковьи, почувствовав скоро себя хозяином в доме. Жили хорошо, но решил Данила Романыч навестить родину. Поехал и не вернулся. Из письма, полученного Прасковьей, следовало: не погибла его семья. Он счастлив и посылает Прасковье Владимировне «большое спасибо за все хорошее и доброе…» Финал рассказа, где говорится о реакции героини после того, как ей мать Шурки (повествование строится как воспоминание мальчика Шурки о военном детстве) прочитала неграмотной Прасковье письмо от Данилы Романыча, таков: «Прасковья, грузная, обмякшая, с опущенной головой, бесформенно темнела на сундуке в тени, и было что-то страшное в этой неподвижности. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем она шевельнулась, с усилием подняла голову и заговорила:

— Ты… это… ну, пальто-то Костино перешила?

— Нет еще, только распорола.

— Вот и хорошо. Не перешивай… Или нет, Шурке перешей. Шурка-то у тебя в чем ходит? Пальто ему выйдет справное». Не нужно теперь Прасковье пальто, которое предназначалось Даниле Романычу, но даже в состоянии скорбного бесчувствия, вызванного письмом, в героине А. Малышева сработал инстинкт материнского добра, забота о тех, кто мал и беспомощен.

Здесь, конечно, вспоминается Солженицын. Прасковья — родная сестра героини из рассказа «Матренин дом». И это не заимствование. А. Малышев проводит свой «опыт художественного исследования» (вспомним авторское определение «Архипелага ГУЛАГ» того же Солженицына) жизни фабричного поселка, и его «праведники» несут на себе печать именно этого пространства. Доказательство тому — повесть «Ночная смена», где автор обращается к послевоенным временам и рассказывает, как он подростком был свидетелем подписки фабричных рабочих на государственный заем. В одну из ночных смен в кабинет мастера смены Бабикова вызывают ткачей, в большей части — женщин, и им предлагают отдать часть зарплаты в пользу государства. Едва сводящие концы с концами люди сначала оглушены этим предложением. «Нашли у кого занимать, — сокрушается ткачиха Дуся Ковалева. — Мне самой впору взаймы просить. Дети-то растут, из старых одежонок совсем повылезли <…> У Танюшки катанки разваливаются, плохая, видно, катка, зиму не носились. У Женьки малокровье признали, говорят — корми послаще. А из каких денег? И без того извертелась вся, все жилочки повытянуты. Гематоген да рыбий жир покупаю, хорошо — дешевые. Мать еще разболелась, месяц, как не встает. Так вот и живу: из долга в долг, из беды в беду…» Что на это может ответить совестливый мастер Бабиков? Одно может сказать: «Не у тебя одной, у всех так… И у тебя оно (государство) взаймы берет. Для того и берет, чтобы скорей, сообща одолеть тяготы эти, жизнь поправить…» И ведь действует этот аргумент на измученных жизнью людей. За малым исключением подписываются они на этот (будь он неладен!) заем. Подписываются, ради будущего детей. Подписываются, потому что жив в них общинный дух, согласно которому спастись можно только всем миром, помогая друг другу. Заем для них, как выразился один из героев «Ночной смены», — «авансец под лучшую жизнь».

Фабрика — ключевой образ в творчестве А. Малышева, с годами приобретающий все более многогранный характер. Автор знает фабрику изнутри, до последней мелочи, и у читателя возникает ощущение физического присутствия в фабричном пространстве.