Даже из этих, выбранных наугад, отзывов видно, что читатели почувствовали масштаб и многообразие личности Анны Барковой. Их мнения оказываются созвучными тому, о чем пишет в своем письме, откликаясь на вышедшие в Иванове книги, замечательный русский поэт Владимир Леонович: «Я ведь не знал, что судьба этих стихов может сложиться счастливей, чем судьба их автора; думал, что почти все утрачено. Ан нет!.. Мир зла, завладевшего огромной страной, странами, должен был получить прямой отпор — и для этого избрана была — опять, еще одна! — великая русская женщина…»
Откликнулся на деятельность ивановцев, связанную с воскрешением имени, Барковой и виднейший немецкий славист В. Казак, который в свое время одним из первых на Западе напомнил о нашей поэтессе в своем всемирно известном «Лексиконе русской литературы XX века». У меня хранится письмо, где В. Казак сообщает, что после недавно изданных в России книг Барковой, он еще больше утвердился во мнении о значительности творчества поэтессы. Для автора «Лексикона», как следует из его письма, Баркова значительней таких, например, поэтов, как Евтушенко, Вознесенский, потому что она нашла мужество остаться собой в условиях, когда время вынуждало творческих людей отказаться от своего лучшего «я».
При этом В. Казак ссылается на стихотворение А. Барковой «Если б жизнь повернуть обратно…» (1953). Здесь ставится вопрос: а что было бы, если бы поэтессе предстояло начинать жизнь сызнова? Встала бы она на путь компромиссов, на путь, который привел бы ее к известности, а в самом конце — «пышному гробу цвета красной смородины»? Уже сам горький сарказм, вложенный в изображение возможной удачливой жизни поэтессы, свидетельствует: Баркова приемлет то, что есть, решительно отметая всякие благополучные варианты своей жизненной судьбы. С выстраданной убежденностью об этом говорится в финале стихотворения:
Хорошо, что другое мне выпало:
Нищета, и война, и острог,
Что меня и снегами засыпало,
И сбивало метелями с ног.
И что грозных смятений созвездия
Ослепляют весь мир и меня,
И что я доживу до возмездия,
До великого судного дня.
Как и в случае с Бальмонтом, судьба Барковой получает на ее «малой родине» поэтическое осмысление в стихах местных авторов:
За той судьбой не ходят дважды,
Ей — трижды поле перейти.
Она-то знала: «Боги жаждут!».
Но не свернула с полпути.
(В. Догадаев. «Анна Баркова»)
Русский юродивый —
Это не шут-баламут вам гороховый,
Это сквозь слезы смеющийся трагик.
Анна Баркова —
Анна юродивая
русская Анна юродивая…
(Н. Шамбала. «Анна»)
В грязь бросил копейкою медной
Глумливый ужасный век.
Хотела быть дьяволом, ведьмой.
Была же лишь человек.
(Л. Таганов)
Поэзия А. Барковой стала основой для талантливых музыкальных композиций ивановца Юрия Гуриновича и москвички Елены Фроловой.
Творчество нашей землячки все в большей мере привлекает зарубежных литературоведов. В 2010 году в Париже увидело свет первое монографическое исследование о жизни и творчестве, изданное на Западе. Его автор французский профессор Катрин Бремо. В 2011 году книга была переведена на русский язык и издана в издательстве Ивановского университета. Место издания не случайно. Толчком к созданию книги послужила поездка автора на родину поэтессы, знакомство в Ивановском университете с «гулаговским» архивом Барковой.
Легенда об Анне Барковой стала неотъемлемой частью «ивановского мифа». Думаю, что эта легенда будет долгой и прочной. Ведь миф не рвется, если он обеспечен общечеловеческим, надвременным содержанием. Анна Баркова была нужна не только вчера, но нужна сегодня и будет нужна завтра.
Глава IX. Ивановское братство поэтов-фронтовиков
С ивановским краем связана целая плеяда поэтов фронтового поколения, чьи имена вошли в историю советской литературы. Самые известные из них: Алексей Лебедев (1912–1941), Николай Майоров (1919–1942), Михаил Дудин (1916–1993), Владимир Жуков (1920–1997).
В советском Иванове их жизнь и творчество всячески пропагандировалось в целях придания городу имиджа не только трудовой, но и боевой славы. А «козырять», действительно, было чем: в крае, который никогда не был театром военных действий, возникла группа первоклассных поэтов, воспевших героизм советского народа в годы Великой Отечественной войны. Об этом должны знать все!
В школах, фабричных цехах проводились политчасы, посвященные славным землякам. Их именем называли улицы. В «литературном» сквере установили бронзовые бюсты Лебедева и Майорова. Дудин и Жуков удостоены звания почетного гражданина города. Литературные премии, различные фестивали в честь названных поэтов до сих пор считаются важными событиями в культурной жизни края. Но, скажем прямо, с исчезновением СССР массовый интерес к этим легендарным в советские времена именам падает. Кажется, еще немного — и эта страница ивановской поэзии будет сдана в исторический архив в силу ее курсивной советскости. А вот этого допустить нельзя! Если такое случится, то мы потерям нечто большее, чем отработанный миф. Мы рискуем потерять какие-то важные ориентиры в понимании сложности развития русской истории советского периода, без которой не может состояться наша нравственно-духовная идентификация в современном мире.
То, что мы называем современностью, тысячами нитями связано с недавним советским прошлым. И оно, это прошлое, далеко не однозначно даже в той его части, где советское выступает в рамках так называемого большого сталинского стиля, литературы второй половины 30-х годов, то есть в то самое время, когда будущие «фронтовики» заявили о себе как новое поколение, воспитанное новой эпохой.
Казалось, все в их первоначальном творчестве отвечало нормам тогдашней советской жизни. Они сами творили миф о людях, которые сильны прежде всего причастностью к стране, где каждый может стать героем в силу того, что, благодаря воле Сталина и его большевистской партии, молодые живут в передовой стране мира (вспомним знаменитое «я другой такой страны еще не знаю, где так вольно дышит человек»). Их лирический герой, как выразился однажды С. Наровчатов, включал в себя типичность героического образа, запечатленного в классике советского искусства, на котором воспитывалась предвоенная молодежь. Павел Власов и Павел Корчагин, фильмы о Ленине, Сталине, Щорсе, Пархоменко, песенное творчество тех лет, прославляющее непобедимое сталинское государство, — все это впитывалось будущими «фронтовиками» в качестве основной культурно-жизненной реальности. Недаром тот же Наровчатов, вспоминая о Н. Майорове, подчеркивая его типичность для молодежи предвоенной формации, сравнивал его с героем кинофильма «Юность Максима» в исполнении Б. Чиркова. И далее автор статьи «Улица Николая Майорова» говорит, что и в самой манере держаться, и в одежде Майоров, как и многие его сверстники, «ощущал себя внутренне родственным сыновьям сотен Максимов большевистского подполья и гражданской войны»[287].
Нетрудно догадаться, в каком ракурсе должно было предстать Иваново — родина будущих «фронтовиков» — в свете такой социальной идентификации. Да, конечно, городом особой пролетарской закваски, свято хранящем революционные традиции. Критики, писавшие о них в советские годы, не жалели слов, подчеркивающих это обстоятельство. «Отец и мать у Николая — ивановские рабочие, брат — военный летчик. Семья была типичной и в то же время образцовой»[288]. В. Жуков в своих воспоминаниях о Майорове считает необходимым выделить тот факт, что Майоров с пятого по десятый класс сидел за той же партой, которая в свое время была и партой Дмитрия Фурманова[289]. Авторы книги «Очерк поэзии текстильного края», обращаясь к первому поэтическому сборнику М. Дудина «Ливень» (1940), ставят в особую заслугу автору то, что он прославляет здесь дорогого ивановцам М. В. Фрунзе, который «еще до Октябрьской революции организовал рабочих ивановских окраин, а под Перекопом
