Потребность в истории литературы ивановского края сегодня ощущают все, кто так или иначе причастен к литературному краеведению. Круг ожидающих довольно велик: преподаватели литературы, школьники, студенты, экскурсоводы и т. д. И было бы весьма полезно просто привести в должную систему то, что накоплено ивановскими краеведами, занимающимися литературой родного края. А накоплено немало.

Еще в 1920-е годы, на заре ивановского краеведения, усилиями М. П. Сокольникова, Н. Ф. Бельчикова, А. Е. Ноздрина было заложено основание для изучения местной литературы. После большого перерыва (с конца 20-х годов вплоть до середины двадцатого века краеведческое направление в литературоведении не поощрялось государством) был сделан значительный шаг вперед в литературном краеведении. Плодотворными здесь стали последние десятилетия, когда появилось множество работ, посвященных писательским именам, явлениям, о которых раньше в силу разных причин нельзя было писать без цензурных оговорок (К. Бальмонт, А. Воронский, А. Баркова, Н. Колоколов и др.).

В эти годы выявился и лидер ивановского литературного краеведения. Им стал, бесспорно, Павел Вячеславович Куприяновский, затронувший в своих краеведческих трудах множество насущных тем и разработавший широкую программу литературного краеведения на перспективу. В этой программе значатся следующие задачи: 1) изучение жизни и творчества местного писателя; 2) изучение писателя-классика в регионально-краеведческом плане; 3) исследование литературной жизни в области, регионе; 4) создание истории развития региональной литературы[1].

П. В. Куприяновский и идущие вслед за ним краеведы (Л. А. Розанова, Л. А. Шлычков, О. К. Переверзев, В. С. Бяковский, В. И. Баделин, И. В. Синохина, Л. Н. Матенина, М. С. Лебедева и др.) подтвердили насыщенной литературно-краеведческой конкретикой почти все пункты выдвинутой программы и вплотную подошли к последней задаче — созданию истории литературы Ивановского края.

Встает вопрос: что должно лежать в основе этой истории? Неужели простая систематизация материала — как это? Но ведь это путь к чисто механической картине развития литературы, большой свод накопленных фактов, которым место во всевозможных видах справочной литературы (между прочим, потребность в такой литературе огромная).

Значит, нужен некий серьезный концептуальный стержень, помогающий представить систематизированный материал в его жизненно-философской целостности.

Философской подоплекой краеведения становится желания понять: откуда я, как связано мое частное существование, мое «родное» с общим или, как сказал бы Вяч. Иванов, со «вселенским».

Стало быть, глубинная суть краеведения определяется не простой земляческой прагматикой, а большими экзистенциальными запросами.

Эти запросы неизбежно рождают особое мифологическое поле, ибо миф всегда сопутствовал и сопутствует самоопределению человечества и отдельного человека в пространстве и времени.

Сразу объяснимся: под мифом в данном случае понимается не нечто придуманное, а то, что А. Ф. Лосев считал «совершенно необходимой категорией мысли и жизни, далекой от всякой случайности и произвола»[2].

Миф есть представление, претендующее на то, чтобы стать самой жизнью.

Как пишет современный культуролог: «Миф создает особая человеческая потребность — потребность в смысле. Человек — единственный живой вид, который задается смыслом, странное создание, которому мало просто жить.

<…> Животное влекомо к предмету естественными потребностями: чувством голода, опасности, инстинктом размножения. В силу своей особой биологической природы человек обречен на другое отношение к миру: игровое, культовое, мифосемантическое, эстетическое, вероятностное.

<…> Человек становится демиургом новой культурной реальности, избыточной по отношению к непосредственным, жизненно-биологическим и унитарным потребностям. Человек входит в универсальный диалог с окружающим миром, который открывается как таинственный и „всевозможный“»[3].

Все это дает о себе знать и в отношении к пространству, где суждено пребывать человеку. Дом, село, город становятся для него не просто строениями, территорией, но и мифом, культурно-духовной реальностью, где вещи и символы оборачиваются знаками, символами, образующими особый локальный текст большой культуры.

Этот текст, в свою очередь, «оказывается живой и действенной инстанцией, организующей отношения человека и среды его обитания. Его символические ресурсы включаются в процесс самоидентификации. Поэтому осознанное отношение к месту собственной жизни становится актуальной задачей духовного творчества. Особенно в современной России, пережившей крах символических структур советского геопространства»[4].

Все это превосходно доказано, например, при исследовании «петербургского», «московского», «пермского» текстов (работы Н. П. Анциферова, В. Н. Топорова, В. В. Абашева), но в принципе какой-то особой избранности, ограниченности в изучении локусных мифов, локального текста быть не может. А потому вполне возможно и наличие так называемого «ивановского мифа».

«Ивановский миф», как и любой миф, создается усилиями коллективного большинства. Мифом становятся вещи и явления, анекдоты, домашняя переписка, вскользь брошенная реплика (вспомним знаменитое: «Петербургу быть пусту»). Вроде бы, все это вещи случайные. Но прислушаемся к мудрецу Лосеву, который писал: «Миф <…> вырывает вещи из обычного течения, когда они то не соединимы, то непонятны, то не изучены в смысле их возможного дальнейшего существования, и погружает их, не лишая реальности и вещественности, в новую сферу, где выявляется вдруг интимная связь, делается понятным место каждой из них и становится ясной их дальнейшая судьба»[5].

Таким образом, прибегая к категории мифа в понимании великого философа, мы получаем возможность увидеть целостную картину жизни, особую историю мифологических представлений, безусловно, соотносимых с историей литературы и по-своему корректируемых ею. Не забудем, что А. Ф. Лосев подчеркивал: «миф не есть историческое событие как таковое, но он всегда есть слово. А в слове историческое событие возведено до степени самосознания»[6].

В контексте мифа литературный текст приобретает характер коллективной всеобщности. «Мифологическая отрешенность» высветляет духовные смыслы истории. Но при этом, разумеется, автор литературного текста вносит свою личную ноту в хоровое начало жизни и потому сам становится неким героем мифа.

В этой книге для нас в равной мере важно проследить, как «ивановский миф» воздействует на окружающую литературу и какую роль сама литература играет в создании этого мифа. Важно выделить основные этапы основные этапы «ивановского текста». Д. С. Московская, автор монографии о выдающемся ученом-краеведе Н. П. Анциферове, комментируя его взгляд на локусный текст, пишет: «…Одна и та же местность различно отражается в сознании поколений. Перерождаются люди, перерождается местность, и вместе с ними перерождаются и мыли о ней, и чувства, подсказанные ею, и вызванные здесь желания. Меняется в общем потоке и ее образ в общественном сознании. Наиболее яркое выражение этих изменений можно найти в динамике художественных хронотопов, отобразивших в себе лик одного и того же уголка земли». Далее идет цитата из краеведческих трудов Анциферова: «Изучая этот меняющийся образ, мы сквозь него угадываем перемены, совершавшиеся и в судьбе города, и в судьбе общества, его создающего и воспринимающего. Образ города — ценнейший источник при изучении социальных процессов»[7]. Понятие «ивановского мифа» в нашей работе не ограничивается пределами определенного города, а включает в себя представление об ивановском крае как особой культурной общности.