Еще несколько предварительных замечаний. Автор этой книги, придерживаясь в основном научно-критической манеры повествования, тем не менее, в ряде случаев выступает как литератор, свидетель и участник литературной жизни родного края. Да и то сказать: тот, кто пишет о мифе, который так или иначе задевает его жизнь, вольно или невольно вносит в этот миф свои мифотворческие интенции. Нам близка мысль Н. П. Анциферова о том, что интуитивный метод познания мира, свойственный художникам (в расширительном смысле этого слова), родственен и вместе с тем нужен краеведу. «Для нас существенно, — пишет Анциферов, — найти материал, в котором отражен край в художественной форме, в котором творческая интуиция привела „к видению целостного образа“ многоликого края или же к познанию одного из его ликов (обличий)»[8].

В нашей книге много цитат, сносок. Это вызвано стремлением по возможности полно раскрыть само текстовое, источниковедческое пространство, связанное с заявленной проблематикой. Что греха таить: мы живем в такое время, когда многое из литературного прошлого исчезает и суждения об этом прошлом нередко базируются не на конкретной фактографии, а на произвольных вымыслах сочинителя.

Историческое летоисчисление Иванова принято начинать с 1561 года. Эта дата впервые обозначена в книге историка-краеведа В. А. Борисова «Описание города Шуи и его окрестностей» (1851), где утверждается, что именно в этом году Иваново «как богатое имение» было подарено Иваном Грозным князьям Черкасским в связи с женитьбой царя на их сестре Марии Темрюковне[9]. Комментируя введенные в краеведческий оборот В. А. Борисовым первоначальные сведения об Иванове, В. А. Смирнов увидел в них сакрально-геополитический смысл, напрямую связанный с историей российского государства. «…Такого рода родство с черкесской княжной было не только почетным (чему в древности придавалось особое значение), но и политически важным, — утверждает В. А. Смирнов. — Благодаря этому браку устанавливались связи с древней Тьмутараканью…, постепенно возвращались земли русские, „великое наследие“, о котором радели и которое приумножали по мере сил великие московские князья, а затем и цари. Кроме того, возникла реальная возможность в союзе с горскими племенами покончить с крымской угрозой, и поэтому совершенно ясно, что царь не стал бы отделываться чем-то незначительным»[10].

Мифологема «Иваново — царский подарок», утверждаемая сегодня многими краеведами, соотносится с какой-то изначальной сказочной нотой в подходе к ивановской истории: неведомо когда, неведомо кем построенное, возникло в России чудное село, о котором со временем узнала вся Россия…

Эта нота ощущается уже в сочинении Анания Федорова «Историческое собрание о богоспасаемом граде Суждале», написанном в XVIII веке. О селе Иванове здесь говорится следующее: «От села Кохмы… расстоянием верст восемь есть село Иваново Черкасских князей, а ныне за графом Шереметевым, село селением велико и пространно и строением богато… В том селе Иванове… у обывателей имеются фабрики полотняные, на которых штуки разные ткут, канифасы, салфетки и прочие тем подобные»[11]. В начале XIX века об Иванове как уникальном промышленном селе могли узнать из работы В. С. Благовещенского «Статистическое описание Владимирской губернии» (1817), где утверждалось, что Иваново «превосходит своею торговлей и рукоделиями не только все города сей губернии (т. е. Владимирской — Л. Т.), но и может сравняться со знатнейшими губернскими городами, каков есть Ярославль и Калуга»[12]. Пройдет еще немногим больше полувека, и академик В. П. Безобразов напишет: «…Селу Иванову пора перестать быть селом; это официальное наименование начинает просто быть смешным. Пора перестать быть селом потому, что и у нас, и в Западной Европе, где Иваново давно уже прославилось, каждый признает его городом, и даже городом достопримечательным»[13]. Тогда же, еще в пору, когда Иваново было не городом, а селом, о нем начинают говорить как о русском Манчестере.

И есть своя закономерность в том, что такая слава рождает миф об особом этногенезе села Иваново, связанный с его новгородским происхождением. Об этом много и горячо писал в своей книге «Город Иваново-Вознесенск, или бывшее село Иваново и Вознесенский посад» (1884) Я. П. Гарелин. По его мнению, первыми славянскими поселенцами на нынешней территории Иванова (до этого здесь жили племена мерян финско-угорского происхождения) были выходцы из Новгорода, появившиеся в суздальских землях после ударов по новгородской вольнице во времена правления Ивана III и Ивана IV. Демонстрируя новгородскую, жизненно-активную силу давних ивановцев, Гарелин пересказывает и комментирует одну из «жалобных» челобитных 1664 года, где говорится о некоем жителе села Иваново — Черкашенинове, учинившем грандиозный скандал на одной из ярмарок в Шуе. Утверждая свою правоту в споре с шуянами, Черкашенинов «со товарищи» до смерти испугал шуян. Ивановцы предстают в челобитной «разбойными людьми», о чьих подвигах Гарелин сообщает не без удовольствия: «Переполох вышел страшный — кто успел, затворился в доме, кто заперся в лавочке, улицы опустели, и по ним расхаживала на просторе толпа под предводительством Черкашенинова, вооруженная самым разнокалиберным оружием, начиная с кола и кончая саблей, которой грозно размахивал сам Черкашенинов, сидя на коне во главе своей шайки и грозясь разнести весь город. Толпа бушевала два дня, наконец это ей надоело, и она убралась восвояси»[14]. Гарелинское резюме из всего этого: «Кому бы могла придти в голову такая грандиозная мысль, выдержать в осаде целый город с порядочным уже и в то время населением, да еще во время ярмарки, когда множество пришлого люда, — кому как не тем, которые, собравшись в большом количестве, овладевали целыми областями, исключительно следуя поговорке: „храбрость города берет“. Так и хочется сказать, что это эпизод из целой серии рассказов об удальстве Новгородской вольницы»[15].

Можно скептически относиться к версии о новгородском происхождении ивановцев (серьезные документальные свидетельства, подтверждающие ее, отсутствуют), но нельзя не признать достоверности представлений о незаурядной пассионарности первых строителей русского Манчестера. Тот же Я. П. Гарелин с огромной симпатией пишет, например, об Осипе Степановиче Сокове (1750–1801), первым сумевшем выведать в Шлиссельбурге на фабрике Лимана секрет составления красок и отделки ситцев и первым внедрившем новую технологию на своей ивановской фабрике. «По словам старожилов, лично знавших его, — замечает Гарелин, — он был грамотным, смышленым и весьма предприимчивым человеком»[16], и «этот деятель, давший толчок ситценабивной промышленности в Иванове на рациональных началах»[17], заслуживает, по мысли Гарелина, самой благодарной памяти, как и многие другие ивановские зачинатели фабричного дела.

Говоря об особом этногенезе ивановцев, нельзя не вспомнить того обстоятельства, что в своей основе Иваново было селом раскольническим. В связи с этим историки вспоминают «извет» (донос) старца Борисоглебского монастыря под Вязниками Серапиона царю Алексею Михайловичу, датируемый летом-осенью 1666 г., где изобличались «новые еретики», «богомерзкие пустынники и лживые учителя». Среди них старец называет и жительниц села Иванова — «черницу Екатеринку, да черницу Ферошку, да черницу Евпрасейку и иных многих с ними», «которые „поставили кельи у сродичей своих на огородах близ монастыря мужского Покрова пресвятой богородицы“»[18]. Гонения на «новых еретиков» в Иванове, получавшие нередко весьма широкую и скандальную огласку, длились до второй половины XIX века. Об одной из последних историй такого рода напомнила недавно в ряде публикаций Г. П. Муравьева, где автор, опираясь на материалы Государственного архива Ивановской области, рассказывает, как в июне 1855 года в Иванове в доме крестьянской вдовы Енафии Гарелиной были задержаны два старообрядческих инока, Павел и Конон, остановившиеся у нее на ночлег. Конон в ходе следствия признался, что четыре года назад его постриг в иноки в Иониной обители Комарова настоятель скита Ефрем, в прошлом ивановский крестьянин Ефим Иванов Головин. Священство же Конон получил полтора года назад от Архиепископа Владимирского Антония в деревне Большой Двор в доме крестьянина Епифана Федорова. Дело это показалось настолько серьезным, что к нему был привлечен сам Павел Иванович Мельников, чиновник особых поручений при Министерстве внутренних дел, считавшийся тогда главным искоренителем раскольнической «язвы государственной». (Это уже потом П. И. Мельников превратится в писателя Андрея Мельников-Печерского, автора романов «В лесах» и «На горах», который скажет немало добрых слов в адрес тех же раскольников). Побывав в Шуе и в Иванове, Мельников нагнал на их жителей много страха. Но вот что интересно. Судя по протоколу, «удивительную солидарность проявили соседи Енафии Гарелиной, православные грамотные и неграмотные крестьяне, вызванные на допрос в качестве свидетелей. Даже сотский, участвовавший в задержании иноков, добавляет: „Считаю своим долгом присовокупить, что я по обязанности сотского имел наблюдение в доме Гарелиной, никаких сборищ не видал и об оных, живя около 50 лет, в Иванове не слышал“»[19].