Апофеоз праздника в «Святках», как и в «Тихом омуте», — кабак. Он также входит в набор основных топосных знаков «ивановского текста» Рязанцева и Нефедова.

Показательно, что кабак в их произведениях соседствует с церковью. Вернее, так: сначала — церковь, а потом уже — кабак. Причем церковь и священники изображаются здесь часто в откровенно сатирическом виде. Посещение церкви — это для ивановцев, скорее, внешний праздничный долг, чем внутренняя потребность. У Нефедова, например, в «Святках» присутствие церковной жизни в праздничном селе обозначено фигурой дьячка, который бежит через базарную площадь и так бурно проявляет свое рвение к службе, что даже забывает спрятать косички. Далее возникает фигура и самого батюшки в праздничной, на лисьем меху, рясе, с длинным жезлом в правой руке: «…Он медленно и величественно прошел широкой площадью, кипевшей и волновавшейся народными массами, легким наклонением головы отвечал на низкие поклоны прихожан»[44]. Дань церкви отдана. Читаем дальше. «Когда духовный чин весь прошел и скрылся в церкви, народ всколыхнулся и мало-помалу начал отливать с площади к трактирам и кабакам»[45].

Знаменательно само описание Нефедовым главного трактира в селе. «Многочисленные окна большого двухэтажного дома, стоящего на горе и известного в Данилове (под таким названием выступает в очерке село Иваново — Л. Т.) под именем „Коммерческого трактира“, горели светлыми, заманчивыми огнями; внутри, сквозь оконные рамы, виднелись мелькавшие фигуры и колыхались тени, слышались взрывы мужского хохота, густое рычание контрабаса и грохот барабана.

— Ого, как ревет! — говорил народ, валивший из разных мест к трактиру…»[46].

Обратим внимание на то, что в «Святках» кабак возвышается над церковью. Не в церкви, а в кабаке ивановцы пытаются спасти свою душу. Именно здесь приоткрывается их природная артистическая талантливость. (У Нефедова в кабаке разыгрывается целое представление народной драмы «Лодка».) В кабаке исповедуются, каются.

Но кабак в первоначальном «ивановском тексте» — это и то место, где самые незаурядные люди демонстрируют свое бессилие перед окружающей действительностью. Пьяным угаром кончается праздничный день для умницы, талантливого рисовальщика Петра Карповича Груздева из «Святок». Его собутыльники обсуждают это обстоятельство следующим образом:

— Оказия, братцы, как сегодня Груздев развоевался!

— Все это от высоких наук!..

— А! Пропади они пропадом, эти науки! Вот Груздев-то, без наук-то ежели, какой бы человек был!.. Цены б ему не было!.. А теперь пропащий совсем!..

— Дело ведомое, пропащий!.. Куда же он таперича годен?.. На што?..[47]

Здесь мы сталкиваемся с одной из самых драматических коллизий «ивановского мифа», которая будет так или иначе варьироваться на протяжении всего его существования, вплоть до нашего времени: «ученость», а точнее — интеллигентность, высокие духовные запросы отвергаются в русском Манчестере. Считаются блажью, нестоящим делом.

Кому же хорошо жилось в Иванове? Фабрикантам? О них мы будем говорить в следующей главе.

Резкие очертания «ивановского мифа», сформированного во второй половине XIX века, обусловили резкую определенность в нем образа жизни, характеров хозяев села/города — ивановских фабрикантов. В «тихом омуте», «чертовом болоте» властвуют невежественные толстосумы, фабриканты-злодеи, для которых главное — прибыль, прибыль и еще раз прибыль. Автор первой «ивановской» повести В. А. Рязанцев убежден, что духовно-нравственная глухомань села Тихий омут (читай — Иваново) в первую очередь порождена фабрикантами. Показательны уже «говорящие» фамилии изображенных в повести хозяев села: Свинорылов и Свинкин. Первый из них пользуется среди рабочих репутацией крупной жадной свиньи. Второй — помельче, но зато в нем больше лицемерия и ханжества. «Если кто из людей простых, — читаем в повести, — хочет похвалить его, то непременно отнесется об нем так:

— Что уж и говорить — добрый человек: никого словом даже не обидит; он даже никак и не ругается: только и есть: дьявол да пес. Добрый человек!»[48]. Именно свинская жизнь фабрикантов, по мысли Рязанцева, порождает в «Тихом омуте» бедность и нищету (о чем уже говорилось выше), преступность и разврат. В том же ключе дается изображение хозяев Иванова и в произведениях Ф. Д. Нефедова. Приведем лишь один пример из его очерка «Девичник», где ивановские фабриканты показаны крупным планом. «Всем блеском, всею славою Бубново (Иваново — Л. Т.) обязано местным купцам и фабрикантам. Благодаря капиталам бубновское население, простирающееся до семнадцати тысяч мужского и женского пола, не включая сюда детей, получает ежедневно пропитание и возможность жить… Купцы сознают это и говорят: „Мы благодетельствуем. Что бы стал делать рабочий народ, если бы не мы? Умер бы с голода! Опять нищих сколько: их тоже надо оделить… Ну, да наша добродетель не пропадет даром: господь нас не оставит ни в настоящей, ни в будущей жизни“. И бог не оставляет купцов. Богатство их с каждым годом растет; сами они не по дням, а по часам раздаются во все стороны и приобретают великую красноту лица, а о супругах их и говорить нечего: они положительно могут быть уподоблены тучным коровам фараона…

Нельзя, однако, ничего подобного сказать о народе, рабочих людях. Это все бедняки, перебивающиеся изо дня в день, худые и тощие, как заморенные лошади…»[49]. Изображая в данном случае фабричное Иваново, Нефедов явно следует гоголевским традициям (это же встречается и в «Тихом омуте» В. Рязанцева). Здесь восхваление носит иронический характер. В целом же описание ивановской жизни фабрикантов в ивановской литературе со временем получает все большую фельетонную направленность.

Особенно ощутима такая направленность в поэзии Сергея Федоровича Рыскина (1859–1895).

Рыскин родился в селе Писцово Нерехтского уезда Костромской губернии в семье мелкого фабриканта. В начале шестидесятых годов семья перебралась в Иваново, и будущий поэт мог воочию увидеть, как и чем живет это фабричное село. Позднее, сотрудничая с московскими журналами «Развлечения», «Будильник», «Гусляр» и др., Рыскин не раз будет использовать в своих произведениях ивановский материал и создаст на его основе своего рода стихотворную сатирическую хронику «русского Манчестера», эпиграфом к которой можно взять следующие строки из рыскинского цикла «Современные баллады» (1880):

В городе, где дым закрывает солнце, всем заправляет Ванька Каин. Это обобщенный образ ивановских фабрикантов-душегубов с их ненасытной жаждой наживы. Настолько ненасытной, что даже «чудодей-миллион», которому поклонялся Ванька Каин, не выдержал и проклял его на веки вечные:

Надо сказать, что Рыскин писал не только сатирические стихи. До сих пор на слуху у всех, кто дорожит русской песней, замечательная «Живет моя отрада», но мало кто помнит, что в основу этой песни легло стихотворение Рыскина «Удалец», которое и сейчас воспринимается как символ раздольности русской души, готовой в любовном порыве проникнуть в самый высокий терем: «Была бы только ночка сегодня потемней!» Таким образом, в поэзии Рыскина намечается бинарная ситуация: черное, скрывающее солнце пространство и полет души, вольный порыв к свободе, озаряющий ночь. Запомним эту коллизию, которую можно назвать коллизией «вопрекизма». Она не раз встретится в ивановском тексте.