Рыскин по праву причисляется к некрасовской школе поэзии[50]. Давно уже ивановскими краеведами отмечено пересечение его творчества с рабочим фольклором, где были очень сильны обличительные ноты, направленные в адрес фабрикантов.

Или:

Нет числа такого рода сатирическим куплетам, частушкам, гулявшим по ивановскому краю. От них оттолкнутся профессиональные ивановские революционеры (Н. Махов, П. Постышев, Р. Семенчиков, Ф. Самойлов и др.), создавая свои революционные вирши, часто используемые в пропагандистских целях.

(Н. Махов)

(Р. Семенчиков)

В этом стихотворном косноязычии массовой ивановской поэзии угадывается стремление выйти за рамки сатирической конкретности и создать общенародную песню борьбы. Но художественных побед здесь было мало.

Свою лепту в создание мифа об ивановских фабрикантах внесла Аполлинария Прокофьевна Суслова — женщина, ставшая легендой еще при своей жизни. Страстная, противоречивая до крайности, она явилась прообразом многих инфернальных героинь романов Ф. М. Достоевского. Но не будем забывать, что Суслова была талантливой писательницей и ее свидетельства об Иванове в какой-то мере можно рассматривать как литературный факт. Здесь мы должны обратиться к замечательной книге Л. Сараскиной «Возлюбленная Достоевского» (М., 1994), где приводятся многочисленные документы (главные из них — письма), связанные с жизнью А. Сусловой в селе Иваново в середине 1860-х годов.

Впервые Суслова тесно соприкоснулась с ивановской жизнью в 1865 году, когда была вынуждена в силу драматических обстоятельств поселиться в Иванове. Это был момент мучительной развязки ее отношений с Ф. М. Достоевским. Старые планы рушились, новых не возникало…

Приехав из Петербурга в Иваново, Аполлинария Прокофьевна на какое-то время обретает относительный душевный покой. В первом своем «ивановском» письме от 14 декабря 1865 года, адресованном задушевному другу — графине Е. В. Салиас (известной писательнице, выступавшей под псевдонимом Евгения Тур), Суслова писала: «Я здесь не скучаю, в Петербурге было бы мне хуже, там постоянное раздражение: досада и злость на умных людей (намек на Ф. М. Достоевского — Л. Т.), а здесь только смех, и больше ничего»[51]. Легкоиронический смех вызывают у нее главным образом быт и нравы местных фабрикантов и их жен, с которыми ей приходится общаться на гуманитарной, так сказать, основе. «Здесь, — пишет Суслова в том же письме, — даже можно составить общество: я нашла двух женщин очень милых и неглупых, из купчих, кое-что знающих и понимающих. Здесь есть и такие дамы, что рассуждают насчет прогресса, эмансипации женщин и прочих высоких вещах не хуже питерских нигилисток, жизнь свою коверкают наподобие „Подводного камня“ и других новейших сочинений…

А как мы здесь просвещены, можете судить по тому, что в каждом купеческом доме увидите на столе книгу Бокля „История цивилизации в Англии“. Хотя мы читаем большей частью как гоголевский Петрушка или некий извозчик: „Буки-аз-ба-ба, буки-аз-ба-ба, ба-ба, ха-ха, ха. Смотри-ка, Ванюха, что вышло — баба“. Признаться, у Бокля и этого удовольствия никогда не имеем, попадается иногда такое слово, что и не знаешь, что значит. Прежде читали „Еруслана Лазаревича“, а теперь читаем „Историю цивилизации“. Скажите, что мы не идем вперед»[52]. Однако графиня Салиас не только не разделила смеха своей молодой корреспондентки, но не на шутку встревожилась, увидев в ивановских нравах знак будущих российских катастроф. «…От вашего письма, — отвечает она Сусловой, — повеяло тоскою. Когда в селах купчихи (вы меня довольно знаете, что я употребляю это слово не как термин презрения, а как выражение, рисующее степень образования) читают „Подводный камень“ и другие книги, такие же, говорят о эмансипации женщин и поставляют ее в том, чтобы бегать по свету с любовниками, бросая мужа и детей, — дело плохо. Все это вместе взятое и соединенное ужасно! Бокль, нигилисты, патриоты, естественные науки, возведенные в принцип <…> Поверьте, это — разложение общества. Оно предшествует всегда всем катастрофам! Мне было больно, больно читать письмо ваше. Если уж дошло до сел, то где же спасение? Неизбежное совершается»[53].

Надо отдать должное социальной проницательности Е. В. Салиас.

Не бывая в Иванове, она увидела в далеком русском селе то, что так тревожило первых ивановских писателей, а именно противоестественное сочетание «крайне разнородных элементов» (Ф. Нефедов), грозящее бедой.

Понадобилось совсем мало времени, чтобы это почувствовала и осознала и А. П. Суслова. Ее начинает раздражать лицемерный быт ивановских богачей, о чем она пишет графине Салиас в письме от 15 октября 1866 года с нескрываемым раздражением: «Купчихи дома одеты ужасно дурно, даже грязно, и только в торжественные дни наряжены богато. Это народ, у которого ничего нет для себя: парадные комнаты, парадные постели, парадные платья. Здесь есть один купец-миллионер, либерал и образованный: принимает архиереев и губернаторов к себе в дом, а где дочери его спят, так в эти комнаты войти страшно — нет не только порядочной мебели — нет даже воздуха хорошего и чистоты…»[54]. Особенно возмущает Суслову отношение фабрикантов к рабочему люду. «…Это тоже крепостное право, если не хуже, потому что здесь сила на стороне людей уже без всякого образования и без всяких принципов. Мнения в общественных делах покупаются за довольно дешевую цену: за несколько ведер водки, которые выставляют мужикам в воскресенье, или посредством угрозы не дать работы. Злоупотребления эти гораздо значительнее, чем можно предполагать, но еще, к счастью, у нас богатые мужики боятся становых, исправников и т. п., а то от них бы беда…»[55].

Так в сознании Сусловой обернулось то, что академик В. П. Безобразов не без удовольствия определял как «полное, безусловное отсутствие барского элемента» в необычном селе Иваново.

Со временем ее все больше тяготит удушающая ивановская атмосфера. «В Иванове мне ужасная скука, — пишет А. Суслова в письме к Салиас от 25 мая 1867 года, — я буквально никого не вижу…»[56]. Но в момент, казалось бы, полного разочарования в ивановской действительности Суслова принимает решение открыть в Иванове школу-пансион для девочек и тем самым содействовать культурному просвещению села. (Вот еще одно из проявлений парадоксальной натуры «возлюбленной» Достоевского!)