После встречи Бурылина с Толстым между Иваново-Вознесенском и Ясной Поляной налаживается более или менее постоянная связь. С конца 1908 года и вплоть до Октябрьской революции Бурылин регулярно посылал в Ясную Поляну мануфактуру с целью помочь членам толстовской семьи в их благотворительной деятельности. Сохранились отклики на такую посылку. «Многоуважаемый Дмитрий Геннадьевич, — пишет Бурылину Софья Андреевна Толстая в письме от 21 ноября 1908 года, — получили мы с Львом Николаевичем Ваши любезные письма и подарок яснополянским крестьянским детям. Очень благодарим Вас за Ваши добрые к нам чувства и за желание сделать нам приятное…

Сегодня я уже осчастливила 8-ми летнюю горбатенькую сиротку, которая во всю жизнь не имела ничего нового, а носила перешитые лохмотья своих старших сестер. И я сказала ей, что это не мой подарок, а прислал один добрый человек, Дмитрий Геннадьевич».

Считая себя не чужим для толстовской семьи, Бурылин в письме от 15 января 1910 года сообщает не только об очередной посылке мануфактуры, но и приглашает Льва Николаевича и Софью Андреевну на свадьбу своего сына. Толстой ответил кратким, но теплым письмом, где благодарил за ситец «для голопузых», а молодым желал «чистой и честной жизни»[68]. Следы общения Толстого с Бурылиным можно найти и в дневнике великого писателя. В частности, в дневниковой записи от 20 января 1910 года читаем: «Была жалкая солдатка. Дал ситца»[69]. Речь, по-видимому, идет именно о бурылинском ситце. Подтверждением этого может служить письмо дочери Толстого Татьяны Львовны Сухотиной-Толстой, датируемое все тем же 20 января 1910 года, где, между прочим, говорилось: «На днях за обедом здесь мои родители Вас добром поминали и говорили о той радости, которую Вы очень многим доставили Вашими подарками».

В день смерти Толстого Д. Г. Бурылин был там, где умер писатель. В ту же «Книгу…», где хранится толстовский автограф с пожеланиями устройства читальни в Иваново-Вознесенске и запись о беседе с писателем в его рабочем кабинете, Дмитрий Геннадьевич вписывает такие скорбные слова: «На станции Астапово. Скончался великий Мыслитель и Писатель земли Русской, гордость народная, Граф (Лев Николаевич Толстой)».

После смерти Толстого Бурылин, создавая своеобразный памятник писателю, ведет большую работу по собиранию особой «толстовской коллекции». Софья Андреевна Толстая и другие близкие Толстому люди вносят свой вклад в эту работу. Из Ясной Поляны идут автографы, всевозможные издания писателя. Самим Бурылиным было создано уникальное собрание газетных и журнальных публикаций, связанных с болезнью и смертью великого писателя. В музее хранилось не менее пятнадцати папок с таким материалом, именуемом «Отзывы печати о Л. Н. Толстом».

В конце концов «толстовская коллекция» разрослась до такой степени, что Бурылин выделил в своем музее особую «комнату Толстого». О ее ценности в свое время писал известный литературовед Н. Ф. Бельчиков[70].

Близкие Толстого по достоинству оценивали музейную деятельность Д. Г. Бурылина. В 1912 году в музее побывал сын Толстого Андрей Львович, с женой Екатериной Васильевной. В «Книге посетителей музея» остались следующие записи: «Благодарю за удовольствие, доставленное осмотром Вашего музея. А. Толстой. 15 августа»; «Провела чудесные часы, осматривая Ваши редкостные коллекции. Е. Толстая». А в апреле 1916 года музей посетила С. Стахович, «свой» человек в толстовском доме. В той же книге она записала: «Как ни спешно мне пришлось осмотреть Ваш музей, он произвел на меня большое впечатление». В курсе музейных дел Бурылина была Софья Андреевна Толстая, которая до конца своей жизни переписывалась с Дмитрием Геннадьевичем. Причем эта переписка со временем приобретает все более «домашний» характер. Особенно показательно в этом плане последнее письмо Софьи Андреевны, которое имеет смысл привести здесь полностью:

«24/7 мая 1919 г.

Многоуважаемый Дмитрий Геннадьевич, благодарю Вас за поздравления с праздником и за то, что не забываете нас и в то трудное время, в которое мы живем. Я долго не отвечала Вам потому, что страдала глазами, и теперь постоянно чувствую ослабление зрения, что крайне тяжело. Живется грустно, главное потому, что не имеем известий от 3-х сыновей уже довольно давно: один уехал в Америку, другой в Швецию, третий с женой и 7-ю детьми — на Кавказ. Еще сын, старший, уже тоже старик, 55 лет, живет в Москве с женой и вместе со всеми жителями Москвы голодает, все продает, но и денег у него скоро не будет. Меня, в память Льва Николаевича, еще не обижают, и я имею пока достаточно пропитанья. Но когда все, что я имею, съедят, — не знаю, как будем кормиться.

Очень много живущих в Ясной Поляне: моя дочь с внучкой, моя сестра, семья в 8 человек (4 прислуги в том числе) и, кроме того, князь с княгиней — Оболенские, родственники Льва Николаевича, доктор Сергеенко с сыном, 9 человек служащих в доме и 12 по экономическому хозяйству — всего персонала до 52 человек, и не знаю, прокормлю ли я всех, и что будем делать, когда все будет съедено.

Кто у Вас „Правительство“?

Вчера моя дочь ездила по соседству в отнятые у владельцев дома и там застала 70 детей, сирот, за обедом. Это было бы хорошо, если б кормили сирот; а отнимать у одних, чтобы давать другим — мне кажется странным и не совсем справедливым. Что у Вас, цел ли Ваш музей?

Желаю Вам, как и всем пострадавшим за это время русским людям, всего лучшего и доброго здоровья. Уважающая Вас Гр. С. Толстая».

Это письмо пришло в то время, когда у Д. Г. Бурылина начинаются большие трудности в жизни: национализируется его фабрика, а потом — музей. Бурылин оказывается без средств к существованию. Дальше — больше. Муниципализируется родовой дом Бурылиных, и большая бурылинская семья вынуждена была жить в его полуподвальном помещении. В книге А. Додоновой приводится прошение Бурылина от 23 октября 1923 года в президиум Ивановского губисполкома, где он просит учесть его заслуги в создании музея и вернуть ему прежний дом. Дом, конечно, не вернули. Более того, в конце 1923 года Бурылина напрочь выселили из собственного дома. Потом обвинили в укрывательстве музейных вещей для личного использования, отстранили от должности главного хранителя музея. В общем, сделали все, чтобы запятнать репутацию человека, внесшего непереоценимый вклад в культуру родного края, в культуру России в целом.

Накануне открытия бурылинского музея в адрес его создателя пришло письмо от историка М. М. Бородкина, где были такие слова: «Славный памятник Вы воздвигаете себе в Иваново-Вознесенске! Не раз еще в долготу дней „спасибо сердечное“ скажет Вам родной русский народ, когда придет в разум истинный и самосознание его окрепнет»[71]. Хотелось бы думать, что «время разума» не минует нас и мы сможем отдать долг таким людям, как Я. П. Гарелин, Д. Г. Бурылин. Причем этот ряд промышленников, фабрикантов, содействовавших развитию культуры Ивановского края может и должен быть значительно расширен.

Какое место занимает С. Г. Нечаев (1847–1882) в контексте ивановской жизни? Казалось бы, легендарный создатель «Народной расправы» должен стать объектом повышенного внимания со стороны ивановских краеведов. Ведь в плане всемирной известности этот уроженец села Иванова далеко превосходит своих знаменитых земляков. Его знали Герцен, Огарев, Бакунин. От «нечаевского дела» оттолкнулся в своем романе «Бесы» Ф. М. Достоевский. О нем сочувственно отзывался Ленин. О Нечаеве размышляли Бердяев и Камю. Такое шило трудно утаить в местном историческом мешке. И, тем не менее, до самого последнего времени ивановское явление Нечаева носило какой-то миражный характер. Вроде бы оно и есть, а вроде и нет его.