Этими стихами лишний раз утверждается место Г. Серебрякова в «ивановском мифе»: наследник поэтов фронтового поколения, воспринимающий Иваново как город, хранящий нетленные заветы революции.
И совсем не случайно поэтической эмблемой города (мы об этом уже говорили) стало именно стихотворение Серебрякова — «Иваново». Вот его начало.
Нет, не безродными Иванами
На белом свете мы живем…
Всегда я помню об Иванове,
Рабочем городе моем.
И снова мне ночами снится
Его неброская краса:
И небо в васильковом ситце,
Дымов фабричных паруса.
И Фрунзе бронзовый
под сенью
Деревьев, что вокруг плывут.
Его до сей поры Арсений
Здесь по-домашнему зовут.
Мой город светит ровным светом,
Не господин, не исполин.
Мой город — родина Советов.
Такой на всю страну один…
Да, в этих стихах была риторика, которой пользовалась официальная пропаганда, воспитывая ивановцев в «правильном» духе. Но для самого поэта эти строки были выстраданным убеждением, которое было связано с узловыми моментами его поэтической биографии.
Иваново в художественном сознании Серебрякова — звено в его родословной. А начинается она с Палеха. Родители Геннадия Виктор Алексеевич и Клавдия Ивановна родились в деревне Смертино, в пяти верстах от известного села иконописцев. Дед был ковальщиком: расковывал золотые и серебряные пластинки в фольгу, которая шла на отделку икон. (Не отсюда ли и фамилия — Серебряков?) Палех притягивал Серебрякова с самого начала его творчества, и вехой в нем он считал поэму «Солнечные кони», законченную им в 1983 году. В этой поэтической хронике рассказывается о том, что мы уже знаем из произведений Е. Вихрева о Палехе. Но усилен момент, связанный, как говорил сам поэт, с показом, его пути в революцию:
Палех правду искал не в иконе.
Шел с такой же,
Как сам, голытьбой.
Революции красные кони
Над его пролетали судьбой…
Рядом с публицистическим истолкованием Палеха — фрагменты семейной хроники, где проявляются лучшие стороны лирического дарования Г. Серебрякова. Я имею в виду прежде всего его стихотворение «Богомаз», написанное в 1963 году и включенное в расширенном виде в поэму «Солнечные кони»:
Он по дорогам поскитался вдоволь
Среди крестьянских стонущих телег.
Стыдливые, робеющие вдовы
Его к себе пускали на ночлег.
И, накормив наваристыми щами,
Кисеты доставали с табаком
— Кури, кури!.. — радушно угощали. —
Пускай в избе запахнет мужиком…
Так живо, человечно начинается это стихотворение, рассказывающее об одном из палехских прадедов поэта. Веришь в земную силу таланта серебряковского «богомаза», в его любовь к людям, которые становятся прообразами иконописных работ палешанина:
И грузный поп, промыть велевший окна,
Вдруг враз терял размеренность шагов:
На стенах храма узнавал он, охнув,
В святых — знакомых баб и мужиков.
«Лучший» Серебряков не там, где он учит жить, выступая «комиссаром» нового времени, а там, где идет лирическое повествование о пережитом, родном. Вот почему до сих пор трогают его стихи о военном детстве, проведенном в ивановском крае, в материнской деревеньке близ Палеха, где будущему поэту отрылась вся мера сердечности русской провинции:
Изба. Кровать. Портреты в рамке черной.
Полати с провалившейся доской.
Четыре белобрысые девчонки
За печкою шептались: — Городской…
А руки, сеном пахнущие пряно,
Несли на стол ноздрястые блины,
Совали мне окаменевший пряник,
Из лавки принесенный до войны.
……………………………………
И в памяти стушевывались странно
От злобы перекошенные рты.
И я впервые плакал не от страха,
Впервые плакал я от доброты…
Русская деревня приобщила лирического героя к труду, она заставила его увидеть красоту родной природы. Некоторые лирические пейзажи Серебрякова просятся в антологию:
Я просыпаюсь рано на рассвете
Вокруг цветами все убелено,
И ветви любопытные, как дети,
Глядят в мое раскрытое окно.
Восток над садом алой ниткой вышит.
Проснулись работящие грачи.
Я жду, когда скользнут по мокрым крышам
Проворные весенние лучи…
При всей своей любви к природе «тихим» лириком Серебряков стать не мог. Он мыслил себя прежде всего как поэт социальный, оберегающий и защищающий правое дело дедов и отцов.
Заостряет эту позицию Москва. Туда переезжает Серебряков по приглашению ЦК ВЛКСМ в конце шестидесятых годов. В Москве он ведет активную общественную деятельность. Сотрудничает с журналами «Молодая гвардия» и «Наш современник». Совместно с В. Фирсовым создает книгу «Вершина братства» — о дружбе русского и болгарского народа. Периодически выходят стихотворные сборники, где непременно присутствует ивановская тема. На стихи Серебрякова пишут песни, снискавшие большую популярность: «Разговоры», «Живая вода», «Любит — не любит». Пробует себя Серебряков и как прозаик. В серии ЖЗЛ выходит его повествование о Денисе Давыдове. Сделано много, но что-то важное утрачивается с переездом в Москву. Жесткий политический курсив, приверженность к определенной партии литераторов, для которых разоблачение инакомыслящих становилось основой деятельности, иссушала лирическое начало поэзии Г. Серебрякова. Декларативная гражданственность (вещь сама по себе не противопоказанная поэзии) начинает вытеснять естественность поэтической интонации, драматическую напряженность мысли:
Гражданственность
Не терпит суеты,
Как самое высокое искусство,
Гражданственность —
Она шестое чувство,
Ее слова
Весомы и скупы.
Гражданственность —
Она скорее боль,
Она остра,
Как резкий свет прозренья.
Она на смертный
Поднимает бой
И ложь клеймит
Позором и презрением…
Как говорится, от таких стихов не холодно и не жарко. А ведь целая поэма «Первопроходцы» написана в таком роде. И не она одна.
Скованность идеологическими догмами ощутима в стихотворном ответе Серебрякова Е. Евтушенко — автору стихотворения «Москва — Иваново» (1978). В первой главе уже говорилось, какой переполох вызвали эти стихи у ивановских властей. «Изобразить ивановцев в роли несчастных пассажиров „колбасного“ поезда? Представить славных ткачих Иванова в отчаянном виде, горько вопрошающих: „Мы за столько горьких лет // Заслужили жизнь хорошую? //Заслужили или нет“? Клевета!»
