Но, пожалуй, более всего его любили за добрый и веселый характер»[325].

Когда в начале 60-х годов Серебряков появился в Иванове, за его спиной был уже немалый жизненный опыт. Тяжелое военное и послевоенное детство. Индустриальный техникум. Работа на текстильных фабриках Поволжья. Целина. Журналистская работа в шуйской городской газете «Знамя коммунизма». Литературный институт.

Сохранились письма Серебрякова из Москвы в Иваново, адресованные другу Виталию Сердюку и написанные в ту пору, когда Геннадий учился в Литературном институте. Из этих писем видно, как захватила его Москва с ее шестидесятническими ритмами: «…Вот уже почти две недели, как я в Москве, с ее шумом, грохотом, душным запахом разогретого асфальта, сутолокой на улицах. Живется как-то легко и удивительно бездумно… Я имею в виду просто ощущение молодости и какой-то невесомости души. Мне нравится просыпаться на рассвете, смотреть, как ходят голуби по карнизу, как постепенно просыпается Москва. Нравится стоять вечерами на набережной и смотреть, как вода подбрасывает расплюснутые мячики электрических огней. Нравится медленно плыть по эскалатору, изучая мозаику человеческих лиц <…>

На вечере журнала „Юность“ в ЦДЛ познакомился с А. Вознесенским. Он оказался очень хорошим и простым парнем. Был у него дома. Он только что вернулся из Америки, куда ездил вместе с Евтушенко. Знакомиться с Вознесенским я не лез, но все получилось как-то само собой, отрекомендовал меня Н. Старшинов. На этом вечере выступали Евтушенко, Р. Рождественский, Римма Казакова, Аксенов — автор „Коллег“ и другие ребята»[326]. Читаешь это письмо, и сразу вспоминаются фильмы тех лет: «Застава Ильича» («Мне двадцать лет»), «Я шагаю по Москве».

Многие из тогдашних стихотворений Г. Серебрякова несут тоже «ощущение молодости и невесомости души», и в них дают себя знать многие приметы «громкой» поэзии, рассчитанной на эстраду. Стремительные ритмы А. Вознесенского:

Романтико-публицистическая струна поэзии Р. Рождественского:

Но, пожалуй, ближе всего ивановцу была поэтическая новеллистика Е. Евтушенко:

Стихи эти и сюжетом, и стилистикой очень напоминают евтушенковское стихотворение «Сопливый фашизм».

Но если для Иванова такого рода поэзия была новостью, то для Москвы это было уже повторение найденного. Г. Серебряков не мог этого не чувствовать. Кроме того, его все в большей мере начинает раздражать, как бы сейчас сказали, плюрализм эстрадной московской поэзии, отсутствие в ней определенного идеологического стержня, тайное или явное противопоставление «детей» фронтовому поколению. Ивановцу были чужды социальные амбиции «евтушенковцев», которые считали, что фронтовики, выиграв войну, оказались слабыми в мирной жизни, а значит, их социальный опыт устарел, и во многом является помехой для тех, кто идет за фронтовиками.

Такая позиция толкала Серебрякова к полемике, к поэтическим декларациям, явно метившим в «плюралистов»:

Не надо спешить зачислять эти стихи по части официальной пропаганды. В них много живой страсти. Стихи воскрешали, между прочим, традиции яростной советской поэзии «юношей 41-го года», считавших, что наступает время, когда им, людям первого поколения, воспитанным советской властью, дано защитить революционные ценности в грядущей войне с фашизмом. Серебряков идет вслед за Майоровым и его друзьями, по-своему «военизируя» свою поэзию:

Может быть, самое сильное стихотворение Серебрякова о фронтовиках — это «О, где мальчишкам мужества набраться?..» (1961). Здесь говорится о молодых ребятах, которые с именем Сталина поднимались в атаку и бросались на амбразуры:

Стихи эти не защищают пресловутый культ личности. Они предлагают задуматься над непростой правдой XX века, где так трагически переплетены сталинизм и бескорыстная любовь к Отечеству, истина и ложь.

Интересно, что Серебряков пришелся по душе многим поэтам-фронтовикам. Его любил Владимир Жуков. Ему посвятил стихотворение московский поэт-фронтовик Михаил Львов: