В стихотворении Г. Серебрякова «Иваново — Москва» поэт прибегает к поэтическому фельетону, создавая портрет ложных, по мнению автора, защитников текстильного края. Ивановцев «понять не дано»:

По мнению Г. Серебрякова, Евтушенко морально не состоятелен, и не ему писать об ивановцах. Писать о них имеет право он, Серебряков, потому что в свое время он «люто… в цехах уставал», потому что давно знает, что здесь «на сердце берут все заботы и беды России». Потому что давно понял: «не хлебом единым живем // В нашем ситцевом крае от века». Есть, конечно, и в ивановской жизни трудности, но на родине Первого Совета, как нигде, сознают: апельсинов и икры на всех не хватает. Тем более, что «на нашей общей планете где-то мыкают горе друзья, где-то пухнут от города дети».

Обком КПСС был доволен стихами Серебрякова. А простой ивановский люд аргументы автора стихов «Иваново-Москва» не принял, понимая, что скудная жизнь, заставляющая томиться в «колбасных» поездах, объясняется отнюдь не интернациональным долгом. Причины глубже. «Прогнило что-то в нашем государстве».

Ивановцы переписывали из журнала «Аврора» стихи Евтушенко[327], оставаясь равнодушными к стихам Серебрякова.

Г. Серебряков очень тяжело пережил «смену вех», происшедшую на стыке 80—90-х годов. Всю жизнь писавший стихи о несокрушимости советской России, он не мог принять перестройку. Поэтому и слышен в последних серебряковских стихах горький вздох:

Ему были ненавистны пришедшие на смену коммунистам «реформаторы». «Я, старичок, все сердце изорвал!» Это были последние слова Серебрякова, сказанные Виталию Сердюку во время их последней встречи.

Встреча происходила в поселке Семхоз, в нескольких километрах от Сергиева Посада, где в последние годы почти безвыездно жил Серебряков. Людей вокруг становилось все меньше. Зато все бездомные собаки поселка искали у него защиты. Одинокий, грустный, окруженный собаками, медленно идущий по тихой улице — таким видится друзьям Геннадий Викторович в конце его пути… Жизнь обнажалась в своей трагической непредсказуемости. Но сил на ее новое осмысление уже не было…

Лучшее, что было в творчестве Г. Серебрякова, останется в русской поэзии. И это лучшее неотделимо от «ивановского мифа». Доказательство тому — книга его избранных стихов и воспоминаний о нем «Между прошлыми будущим» (составитель В. Сердюк), выдержавшая уже два издания (1998, 2004).

В начале 60-х годов в ивановской поэзии все более настойчиво дает о себе знать фольклорное начало, которое так сильно ощущалось в поэтическом творчестве ивановцев в 20-е годы. Это возвращение к родниковому истоку литературы особенно наглядно проявилось в стихах Владимира Смирнова (1934–1990). Его поэтические сборники «Нерль» (1967). «Ведро» (1969), «Перелески» (1971) и др. были замечены не только в Иванове. Причем, о стихах В. Смирнова хорошо отзывались приверженцы диаметрально противоположных, казалось бы, поэтических школ. Понятно, например, благосклонное отношение к его творчеству Александра Прокофьева или Виктора Бокова — поэтов с ярко выраженной ориентацией на устное поэтическое творчество. Но был и сочувственный отзыв признанного «конструктивиста» советской поэзии Ильи Сельвинского, который писал в письме, адресованном В. М. Смирнову: «Ваши стихи из книжки „Нерль“ полны обаяния. Прочитал их с наслаждением. Даже позавидовал Вам». А в письме Константина Симонова автору сборника «Талка», в частности, говорилось: «…Вы сами, конечно, понимаете, чувствуете, что я учился в поэзии в другой школе… Поэтому, когда я читал Ваши стихи, мне приходилось в чем-то преодолевать в себе пристрастие к другой школе поэзии. Тем более я был рад тому чувству радостной свежести Ваших стихов, которое я испытал, преодолев это ощущение известной первоначальной отчужденности. Просто очень и очень рад был прочесть Вашу книжку. В ней много хороших стихов, экономных, точных, поверху очень простых, а по сути — глубоких, с хорошим большим размышлением о жизни».

«Радостная свежесть» — вот что принес «в ивановский миф» Владимир Смирнов.

«Людей и жизнь, — писал он в автобиографии, — я узнавал из фольклора, которым неисчерпаемо богата ивановская земля, изучая русский язык, историю края, записывая семейные предания. Много для души дала газетная работа в качестве собкора „Рабочего края“, когда мне довелось исходить и изъездить Тейковский, Ильинский, Гаврилово-Посадский районы — добрую половину Ростово-Суздальской Руси»[328].

Обладая редким филологическим слухом (Владимир Михайлович закончил литературное отделение Ивановского пединститута), автор «Нерли» воскрешал, как он сам говорил, «звон славянской речи». Фольклорная вязь его стихов вбирает в себя и широкий былинный распев, и мотив протяжной русской песни, и лукавый частушечный перебор. В поэзии В. Смирнова чувствуется удовольствие от игры словом, которое предстает здесь живым и многообразным и которое как бы само по себе ведет автора по давней и вечно современной народной тропе:

В поэзии В. Смирнова возникает образ народной молвы в ее многоликости, в разнообразии личностно-ролевых начал. То откликнется здесь кручина девушки, разлученной с милым дружком:

То прорвется в стихи голос древнего сказителя, повествующего о трагикомическом выборе князя в городе Путивле («Путивль»). А потом мы услышим задорную речь нерльских девчат, обращенную к незадачливому ухажеру: