Я знал, что Горький живет на Капри, что он редактирует беллетристический отдел выходящего в Петербурге журнала „Просвещение“. Почему-то верилось, что он не только может дать оценку моим стихам, но и вообще посоветует, как мне быть.

И вот я послал Горькому через журнал „Просвещение“ несколько стихотворений»[222].

М. Горький очень скоро отозвался на письмо неизвестного ему ранее Семеновского. И как! «Искра божья у Вас, чуется, есть. Раздувайте ее в хороший огонь. Русь нуждается в большом поэте. Талантливых— немало, вон даже Игорь Северянин даровит! А нужен поэт большой, как Пушкин, как Мицкевич, как Шиллер, нужен поэт-демократ и романтик, ибо мы, Русь — страна демократическая и молодая»[223]. Горький угадал в молодом поэте главное: чистоту помыслов, органичность таланта, особое упрямство души, которое не позволяет человеку изменить самому себе. «Очень хорошо, что Вы — семинарист, это народ упрямый, — говорится в письме Горького Семеновскому от 10 июня 1913 года, — все семинаристы, каких я знал, умели и любили думать»[224].

Роль Горького в творческой судьбе Семеновского трудно переоценить. Дмитрий Николаевич обязан ему поступлением в университет имени Шанявского. Горький помогал Семеновскому материально, способствовал изданию многих его произведений. Не кто иной, как уже говорилось выше, а именно Горький включил имя Семеновского в число «настоящих пролетарских поэтов». Однако общение этих двух писателей имеет и свою драматическую подоплеку. Горький, открывая в молодом провинциале свежий талант, надеялся развить в нем «горьковский», условно говоря, феномен. Великому пролетарскому писателю, мечтающему о «поэте-демократе» масштаба Шиллера, хотелось сотворить из Семеновского нечто грандиозное, социально соотносимое с автором романа «Мать».

Трудности такого сотворения Горький почувствовал сразу. Семеновский с самого начала внутренне противился навязываемой ему роли остро социального, гражданского поэта. Глубоко уважая «буревестника революции», в какой-то мере следуя его советам, Семеновский не мог изменить своей «софийной» натуре, а потому нередко открывался в письмах к старшему товарищу в настроениях, чуждых горьковским. «Часто вспоминаю о граде Китеже, утонувшем в Святом озере, — писал Семеновский Горькому в 1913 году. — Светлый град, утонувший в озерной глуби, — это новая счастливая Русь. Она не умерла, она придет, — недаром звонят колокола белокаменных китежских соборов»[225]. Горького это китежское мировоззрение раздражало. Почти в каждом из своих дореволюционных писем Семеновскому Горький советует (и весьма настойчиво) освободиться от «декадентского» влияния таких поэтов, как Блок, Клюев, Клычков. «Вы еще молоды, — пишет Алексей Максимович в письме от 7 августа 1913 года, — но у Вас есть кое-что свое, что Вы и должны беречь, развивать, говорить же, что „я решил быть поэтом прекрасной дали, грядущего эдема, града невидимого и влюблен сейчас в слово „рай““ — все это Вам не нужно. Все это — дрянь, модная ветошь, утрированный лубок и даже языкоблудие. Каким Вы будете поэтом, это неизвестно ни Вам, никому, но если Вы пойдете за Клычковыми, — Вы не будете поэтом»[226].

Горький явно недооценивал Семеновского, тревожась за то, что он станет на путь подражания действительно влекущим его поэтам. Все дело в том, что, ощущая родственность с так называемыми новокрестьянскими поэтами, Семеновский оставался самим собой и отнюдь не являл из себя «ивановского Есенина» или «ивановского Клычкова».

Пришло, видимо, время сказать, что сила поэта Семеновского заключается в том, что раньше могло показаться его слабостью. Это — поэт вне каких-то определенных группировок. Поэт, имеющий мужество идти своей тропой и тогда, когда эта тропа, казалось бы, уже никому не видна. Первым намекнул на такое понимание феномена Семеновского самый близкий друг поэта Петр Алексеевич Журов. «Над Семеновским стоит подумать, — писал он в рецензии на первую книгу поэта „Благовещание“ (1922). — Судьба его представляется нам зыбкой и загадочной <…> Он выродок, он изгой своего (духовного) сословия <…>, он не пролетарий, не крестьянин, он — та социальная частица, которая несется на гребне чужой волны и беспомощно озирается на окрестные, столь же чужие ей, волны <…> Семеновский — поэт одинокий, беспомощный в своем одиночестве, наивной и робкой любви»[227].

Журов ошибся в одном: Семеновский не был беспомощен в своем одиночестве. Напротив, нужна была внутренняя сила, чтобы в эпоху потрясений, смуты сохранить в душе и выразить в слове то, что другими считалось уже утраченным навек. И здесь неизбежна параллель между Семеновским и Есениным. Не будем в данном случае говорить о масштабе дарований. Ответ очевиден. Для нас важен творческий итог, вытекающий из общего начала, роднящего этих двух поэтов. Известно, что на раннем этапе Есенин прислушивался к стихам Семеновского. В этом нетрудно убедиться, сопоставив отдельные строфы поэтов. Семеновский:

(«Родина»)

Мне радостна весна короткая,

(«Леса с болотами да топями…»)

Над миром солнышко, как полымя,

(«Пасха»)

Есенин:

(«Я странник убогий…»)

Но люблю тебя, родина кроткая!

(«Русь»)

(«Пасхальный благовест»)

Перекличка поэтов явная. Но заметим, что приведенные выше стихи Семеновского написаны раньше есенинских. Есенин мог слышать их в авторском чтении, общаясь с Семеновским в университете им. Шанявского, и попасть под их обаяние. Недаром А. Воронский, по свидетельству Е. Вихрева, утверждал, что Есенин одно время подражал Семеновскому[228].

Известен факт, когда ивановец в письме к Горькому, написанном в июле 191бгода, посетовал, что Есенин «заимствует» у него образы[229]. Разумеется, говорить об умышленном заимствовании и даже о подражании применительно к Есенину надо с большой осторожностью. Даже если и признавать момент заимствования, надо видеть и претворение «чужого» в есенинских стихах в неповторимое «свое».

Есенин открывал через Семеновского какую-то сокровенную грань собственной души. В своих воспоминаниях «Есенин» Дмитрий Николаевич приводит такой эпизод. Накануне отъезда Есенина за границу (осень 1923 года) он встретился с ним в кафе «Стойло Пегаса». Читали стихи. Сначала Есенин — из недавно написанного цикла «Москва кабацкая». Потом два стихотворения прочитал Семеновский. «Он внимательно слушал мое чтение, — вспоминал Семеновский.