Все, кто вспоминает о нем, непременно считают необходимым сказать о его кротком характере. Известный ленинградский литературовед Д. Е. Максимов, сблизившись с Д. Семеновским во время проживания в военные годы в Иванове, советовал своему ученику Павлу Куприяновскому: «Обязательно познакомьтесь — это хороший поэт и человек-голубь»[212].

М. Дудин, вспоминая о своем приезде в Иваново после войны, писал о том, что один из первых его визитов был нанесен «своему наставнику, тишайшему человеку с голубыми глазами под навесом клочкастых бровей и неслышной походкой, с тихим хрипловатым голосом, произносящим только правду, к редкому русскому поэту Дмитрию Николаевичу Семеновскому»[213]. Н. Смирнов в статье «Россия в цветах» так писал о своей первой встрече с Семеновском в редакции «Рабочего края» в 1919 году: «Тогда это был совсем еще молодой человек, хотя и казался старше из-за худобы и некоторой сутулости. Лицо его, внешне как будто будничное, сразу же, однако, запоминалось, в нем сквозили внутренняя одухотворенность и след неустанной поэтической мысли, и было в нем нечто изумленное, несколько напоминающее отрока Варфоломея на картине Нестерова…»[214]. И еще — из тех же воспоминаний: «Скромный до наивности, не знающий и не понимающий, что такое зависть, Семеновский органически чуждался и литературных сплетен, и любых „фривольностей“ — при этих разговорах лицо его становилось растерянно-обиженным, а улыбка — неловкой, и он, заложив ногу на ногу и опустив голову — любимая его поза, — много и молчаливо курил»[215].

Уже из этих мемуарных материалов вырисовывается портрет поэта, мало согласующийся с рядовым портретом советского писателя. Где гражданско-пролетарская активность? Где пресловутая партийность и т. д.?

Чем больше знакомишься с такого рода свидетельствами, тем больше понимаешь, что в «скромности», «голубиности» Семеновского отражается не просто человеческая индивидуальность, но здесь дает о себе знать особая философия жизни, определяющая само его творческое поведение. Ему претила поза публичного поэта. Он с рождения знал, нес в себе убеждение, поэтически сформулированное Пастернаком, согласно которому: «Быть знаменитым некрасиво. // Не это поднимает ввысь…»

Д. Семеновский был поэтом, внутри которого изначально заложено то, что можно назвать почвенно-христианским началом, отрицающим гордыню и ложь. Не забудем: родился, воспитывался он в семье деревенского священника. «Мой отец, Николай Николаевич, — писал Семеновский в одной из своих автобиографий, — был человеком мягкого характера и большой правдивости. Всякая ложь, даже в мелочах, претила ему…»[216].

Особую роль в жизни поэта сыграла мать, о которой в той же автобиографии говорится так: «Мать, Варвара Ивановна, в девичестве Троицкая, осталась в раннем детстве круглой сиротой, была ученицей-швеей в Москве, испытала самую горькую нужду и шестнадцати лет вышла по сватовству замуж за семинариста, посвятившегося во священники <…> Замужем моя мать не чувствовала себя счастливой. Особенно тяжело ей приходилось в годы болезни моего отца, когда он лежал в постели. Живых детей у нее было пятеро, я — старший. Ее любовь к нам, детям, была поистине самоотверженной.

Образование моя мать не получила, но любила книги, сама собиралась написать о своей жизни, прислушивалась к песням, записывала пословицы, заговоры. Знала разные травы, которым народ приписывает целебные и чудодейственные свойства, и верила в их силу. Говорила выразительным и ярким языком. Когда мы ездили в город, сама правила лошадью и не надевала рукавиц даже в мороз»[217].

Именно с материнским началом связано опорное ощущение святости женского начала, которое Семеновский пронес через всю свою жизнь. Сам природный мир, в котором он вырастал, «бедные селения» (Тютчев), с детства окружающие будущего поэта, хранили в себе потаенную красоту, напоминающую ему о самоотверженной любви матери.

(«Мне жаль тебя, такую хрупкую…»)

В этих и других стихах, посвященных матери, дает о себе знать тот особый софийный исток, который лежит в основании всего творчества Д. Н. Семеновского. Пора уже прямо сказать, что только с учетом этого истока открывается художественная глубина и уникальность литературного наследия замечательного русского поэта, с ранних пор чувствовавшего высшие основы земного бытия. И никогда Семеновский не уходил от миросозерцания, в котором жила древняя вера русского народа в единство природного и божественного начал, в то, что В. Соловьев называл Богоматерией, Вечной Женственностью.

Г. Федотов, объясняя, почему так дорог был православному люду киевский храм Святой Софии, писал: «Здесь земля легко и радостно возносится к небу в движении четырех столпов, и свод небесный спускается ей навстречу, любовно объемля крылами парусов своих»[218]. С таким «софийным» пониманием мироздания и связан, по мнению того же Федотова, культ Богородицы на Руси, отражение ее образа в русской духовной поэзии, где женская красота почти всегда связана с материнством. А потому «красота мира для русского певца дана не в соблазнах для страстных сил, а в бесстрастном умилении, утешительном и спасительном, но как бы сквозь благодатные слезы»[219].

Поэт Семеновский не мыслим без «благодатных слез», без молитвенного отношения к земному существованию. Навсегда в его памяти остался тот день, когда он пятнадцатилетним подростком ощутил миг какого-то озарения. «Идя полем, — вспоминал Дмитрий Николаевич, — я вдруг почувствовал гармонию. С этим чувством заснул. И долго после этого я ходил по полям, смотрел на зарево заката и прислушивался к чему-то, звучавшему в мире и в душе»[220]. Но из этого отнюдь не следует, что Семеновский не чувствовал дисгармонии окружающей жизни. Напротив, сознание первоначальной благодатности мира заставляло поэта мучительно остро воспринимать «визги, яростные лязги», которыми наполнена окружающая жизнь, заставляло отрицать социальную несправедливость. И здесь Семеновский снова следует народной морали, которая отразилась в духовных стихах, где, согласно Г. Федотову, «природа безгрешна и свята. Но человек сквернит землю тяжестью грехов. Его жизнь тяжка и беспросветна; она слагается из беспрерывных страданий. Отсюда эти слезы, которые застилают глаза певца даже тогда, когда он говорит о чистой красоте»[221].

Вырастая в фабричном краю (село Юрьевское, где прошло детство, находилось всего в двенадцати километрах от Иваново-Вознесенска), Семеновский не мог не вбирать в себя дух пролетарского протеста против царящего произвола. Его активное участие в забастовке учащихся во Владимирской духовной семинарии (конец 1912 года) не было случайным. Как не было случайностью и его обращение к Горькому после исключения из семинарии. Исключили с «волчьим билетом», лишив какого-либо права поступать в высшее учебное заведение. «Зима прошла для меня, — вспоминал Семеновский о тяжелой зиме 1913 года, — в скитаниях по родственникам и знакомым и в писании стихов. Товарищи поступали в псаломщики, некоторые мечтали приготовиться на аттестат зрелости. Мне тоже нужно было зацепиться за что-то, найти в жизни свое место. Но идти в псаломщики я не хотел, а других перспектив — кроме сочинения стихов — не было. В этот переломный момент юности меня потянуло к Горькому. <…>