Да, Фурманов пытался преодолеть во имя, как ему казалось, высшей идеи, заключенной в учении марксизма-ленинизма, подобного рода «смущения души», апеллируя к истории и, в частности, к истории иваново-вознесенского пролетариата, еще в 1905 году осознавшего в ходе летней стачки правду большевиков. В 1925 году он пишет очерки «Талка» и «Как убили Отца». Но, надо прямо сказать, эти очерки при всей добротности документальной фактуры не стали вехой в судьбе автора «Чапаева». Здесь не чувствуется того лирико-аналитического начала, которое пронизывает дневники Фурманова.

Именно из дневников мы узнаем, какой нервной, напряженной жизнью был отмечен последний период его творчества. Входя сначала в литературную группу «Октябрь», затем — в Московскую ассоциацию пролетарских писателей, Фурманов нередко чувствовал себя здесь «чужим» среди «своих». Особенно его раздражали догматизм и сектантство так называемых напостовцев, критиков журнала «На посту» во главе с С. Родовым, объявивших войну «попутчикам», писателям, чье творчество не укладывалось в рамки напостовской идеологии. Травили Есенина, Бабеля, Леонова. Даже сам «буревестник революции», Максим Горький, попадал под обстрел напостовцев. Фурманову «родовщина», говоря его словами, была «глубоко ненавистна». «Правильное» мировоззрение в литературе, не подкрепленное талантом, он считал фикцией, а потому с таким доброжелательным вниманием следил за одаренными писателями, примыкающими к самым разным группам. Когда ушел из жизни Есенин, Фурманов записал в своем дневнике: «У меня где-то скребет и точит в нутре моем: большое и дорогое мы потеряли. Такой это был оригинальный, ароматный талант, этот Есенин, вся эта гамма его простых и мудрых стихов — нет ей равного в том, что у нас перед глазами» (4, 374).

Дмитрий Андреевич Фурманов прожил всего тридцать четыре года. Последними его словами, по воспоминаниям Анны Никитичны Фурмановой, были: «Пустите меня, пустите… Я еще не все успел сказать, не все сделал. Мне еще так много нужно сделать…»[174]. К сожалению, «чистые партийцы» немало потрудились над тем, чтобы представить Фурманова ортодоксальным коммунистом. Таким долгие годы он вписывался и в «ивановский миф». И это было равно второй смерти писателя. Укрощалась его неспокойная душа, перечеркивался изначально присущий ему гуманизм. И кто знает, как сложилась бы судьба Фурманова, доживи он, скажем, до 1937 года? Стал бы он молчать, узнав о репрессии его любимого Иванова как города Первого Совета? Смирился бы с гибелью Авенира Ноздрина?

Явно поторопились некоторые наши «неистовые» демократы, списав творчество Д. А. Фурманова в архив. Без его дневников, «Чапаева» история России, ищущей правды на самом крутом своем переломе, не полна. Город, в котором родился Дмитрий Андреевич, по праву носит его имя.

Советская пропаганда многое сделала для того, чтобы внедрить в сознание читателей представление об Иванове как городе, в котором литература, начиная с первых лет советской власти, безоговорочно отвечает политике нового государства.

Одним из решающих аргументов здесь стала записка В. И. Ленина библиотекарю Кремля, написанная 28 ноября 1921 года, где говорилось: «Прошу достать (комплект) Рабочий Край в Ив(аново) — Вознесенске. (Кружок настоящих пролет(арских) поэтов.) Хвалит Горький: Жижин, Артамонов, Семеновский»[175]. Эта записка стала охранной грамотой для литераторов, входящих в литературное объединение при газете «Рабочий край» в первые годы революции. И не только для них, но и для тех, кто, по мысли оценщиков ивановской литературы, продолжал дело «кружка настоящих пролетарских поэтов» в последующее время. А как же иначе! Сам вождь мирового пролетариата с подачи великого пролетарского писателя Максима Горького выделил группу ивановских поэтов в качестве образцово пролетарских, противопоставив тем самым их ложно пролетарским, сомнительно советским писателям: пролеткультовцам, футуристам, новокрестьянским поэтам и т. д.

С одной стороны, эта записка, конечно же, послужила стимулом для творческого развития литературной жизни в Иванове. Местные писатели почувствовали себя, как бы сейчас сказали, субъектами новой советской литературы. Преодолевался комплекс провинциальной неполноценности. Но, с другой стороны, этой же запиской акцентировался приоритет идеологического, советского начала в ивановской литературе. Миф об Иванове как родине «настоящих пролетарских поэтов» становился прокрустовым ложем для писателей, живущих в Иванове: не укладываешься в его рамки — значит, тебе не место в литературе, благословленной Лениным и Горьким.

При этом как-то забывались некоторые немаловажные обстоятельства. Например, смазывался тот факт, что Ленин то ли в силу занятости, то ли из-за надвигающейся болезни так и не познакомился с запрашиваемым комплектом.

Забывалось и то, что Горький в момент его опеки над «кружком» занимал особую позицию по отношению к политике большевиков. Его пугала жестокость новых хозяев жизни по отношению к интеллигенции, недооценка культурного фактора в их планах на будущее.

Было забыто и еще одно важное обстоятельство. До середины шестидесятых годов комментаторы ленинской записки не решались упоминать имени того, кто стал организатором «кружка настоящих поэтов». Напрочь замалчивалось имя Александра Константиновича Воронского (1884–1937) — одного из лучших советских критиков 1920-х годов, который во время пребывания его в Иваново-Вознесенске в 1918–1921 годах очень много сделал для развития культуры текстильного края. (На протяжении почти трех десятилетий Воронский считался «врагом народа», троцкистом.) Только в 1970–1980-е годы благодаря стараниям П. В. Куприяновского эта подвижническая деятельность А. К. Воронского была оценена по достоинству[176].

Именно Воронский, возглавляя газету «Рабочий край», сделал ее одной из лучших провинциальных газет советской России. Ярко выраженный в ней литературный уклон придавал газете особый культурный шарм. Большинство членов редакции «Рабочего края» составляли поэты, литераторы: М. Д. Артамонов (секретарь), А. Е. Ноздрин (выпускающий), Д. Н. Семеновский, И. И. Жижин, С. А. Селянин, А. А. Баркова.

Поэтическое объединение, созданное при газете, возглавляемой Воронским, стало центром литературной жизни «красной губернии». Сюда стремились поэты из областной глубинки: Н. Смирнов, А. Сумароков, Е. Вихрев и др. Воронский совместно с литераторами-рабкраевцами был инициатором создания таких литературных сборников и альманахов, как «Крылья свободы» (1919), «Красная улица», «Сноп» (1920), «Взмах» (1921) и т. д. Следует заметить, что и после отъезда Александра Константиновича из Иванова роль газеты «Рабочий край» в литературной жизни области оставалась весьма высокой, что свидетельствовало о прочности культурного основания, заложенного такими людьми, как Воронский.

Его по праву называли Иваном-Калитой новой советской литературы. Воронский обладал редким талантом открывать и объединять наделенных художественным даром людей, ранее совершенно неизвестных. Его собирательская деятельность во многом способствовала созданию того, что первый нарком просвещения назвал явлением новых поэтических Афин[177].

Словно подтверждая эту мысль Луначарского, Д. Семеновский вспоминал: «Несмотря на грозовые годы гражданской войны, в Иванове росла волна культурного подъема. В дни, когда истощенные ткачи с красными знаменами уходили навстречу боям, когда от захваченного мятежниками Ярославля доносился гул артиллеристской канонады, в Иванове сложилась группа советских писателей. Обращаясь к текстильному городу, поэт Иван Жижин сказал: