Задолго до штурма союзное командование начало принимать меры к усилению войск. К августу 1855 г. силы французских войск достигли своего максимального численного уровня. В 1854 г. военный контингент Наполеона III в Крыму составлял 104098 человек. По воспоминаниям французского солдата Жана-Мари Дегине, в его полк, дислоцировавшийся в лагере Сантонэй в Лионе, в начале августа 1855 г. пришел приказ «…поставить определенное количество людей, чтобы заполнить брешь, созданную русскими ядрами и пулями в рядах Крымского контингента. Сначала следовало вызвать добровольцев, а в случае недостатка, прибегнуть к жребию». Отобранный личный состав должен был поступить на пополнение 26-го линейного полка.

Солдаты потоком шли в Крым, восполняя потери понесенные полками.

Русская армия в Крыму и в Севастополе к августу 1855 г. находилась в трудном положении. Среди солдат и матросов, офицеров армии и флота о сдаче крепости речи не шло. Но и настрой на продолжение его обороны был далеко не у всех. Энтузиазм, с которым это делалось в первые месяцы, иссяк. Сказывались усталость, отсутствие явных побед, психическое истощение личного состава, каждодневные потери, плохое тыловое обеспечение гарнизона. Дальнейший расчет на его отменную стойкость терял смысл: «Наша доблестная армия всегда встречала врага с героизмом и полной нравственной бодростью. Нравственный элемент и дух наших войск не подлежит сомнению, но необходимо научиться бить врага с наименьшими усилиями и жертвами, а это немыслимо без искусства военачальников и искусства войск. Высокое сознание долга, присущее нашей армии, ведет к стойкости и твердой готовности умереть на своем посту, но всем нам нужно помнить, что долг офицера не только в жертве своей жизнью, как заурядного рядового, а еще в исполнении обязанностей начальника. Кто вместо того, чтобы распоряжаться, предоставляет свою часть на произвол случайностей и проявляет свое участие к делу только храбростью рядового, кто опустит принять меры для охранения своей части от неожиданностей, кто без нужды рискует частью, бросая ее в дело, не выяснив обстановки, кто не умеет или не хочет думать о вверенной ему части, а видит только около себя, — тот не исполнит долга начальника, несмотря даже на личный энтузиазм и готовность погибнуть. Энтузиазм начальника, при высоком сознании им своего долга, должен выразиться в полном напряжении усилий для руководства частью, для парирования ударов противника, для достижения поставленной ему цели с наименьшими жертвами и для возможного обеспечения своих подчиненных от неожиданных ударов. Только в решительные минуты, с последним своим резервом, начальник наравне с рядовым идет в рукопашную, чтобы умереть или достигнуть цели; но раз неприятель отброшен или наоборот, — начальник опять должен напрячь свою мысль для дальнейшего руководства своей частью. Кто забывает об этом или не умеет стать на свою настоящую роль, тот не может исполнить своего долга, какие бы чудеса храбрости он не оказал».^{608}

Понимание пришло задним числом. Потребовалась не одна война, чтобы в русской армии смогли понять всю ненужность жертвенности и самоотречения, если они не подкреплены материальными ресурсами и не могут обеспечить выполнения задачи.

Длительные военные действия в Крыму расшатали и до того никуда не годную систему снабжения, усугублявшуюся до того невиданным разгулом коррупции в среде военной и гражданской администрации. А почва для этого была невероятно благодатной. Крымский контингент по мере увеличения его численности требовал все большего и большего обеспечения. Одних только продуктов требовалось по существующим нормам снабжения гигантское количество. В одни сутки русская армия потребляла около 8000 пудов муки и 1200 пудов крупы. Все это требовалось заготовить в тыловых магазинах и доставить гужевым транспортом, но содержание конского состава тоже требовало затрат. Количество потребляемого овса (8000 пудов/сутки) и сена (6000 пудов/сутки) на 20 000 лошадей ложилось тяжелым бременем не только на армию, но и на окрестные губернии. И это не считая остальных видов довольствия, не говоря о боеприпасах для артиллерии и стрелкового оружия.

Созданные перед кампанией подвижные магазины с месячным запасом продовольствия давно растаяли. Накопленный опыт полевого снабжения войск в Венгерскую кампанию 1849 г., когда русская армия не имела недостатка ни в чем, был забыт. Руководство тыловых служб находилось в руках множества проходимцев, а часто просто случайных людей, безнаказанно и без зазрения совести грабивших собственные войска: «Связь с родиной, особенно в распутицу, была весьма затруднена. Подвоз продовольственных запасов встретил такие препятствия и так плохо был организован, что войска не только терпели лишения, но в отдельных случаях голодали. Госпитальная часть организована была плохо. Пьянство и картежная игра среди офицеров и чиновников, особенно вдали от боевых позиций, составляли, к сожалению, обычное явление. Хищения всякого рода достигали больших размеров».^{609}

В армии все более явственно стали проявляться усталость и падение духа. Даже только выступившие в поход полки имели признаки разложения. Н.М. Пржевальский в конце 1855 г. поступил юнкером в Белевский пехотный полк. Его высокие патриотические мотивы рассеялись после выступления полка в поход в начале 1856 г.: «Товарищей у меня было человек сорок всякого сброда; некоторые из них на первом же переходе украли где-то сапоги и пропили в кабаке. Это происшествие крайне тяжело подействовало на меня и впервые меня разочаровало в военной службе…»^{610}Дальше было хуже. К лету 1856 г. «…полк представлял собой шайку грабителей, потому что обыкновенно ничего не покупалось, как людям, так и лошадям, — все добывалось даром…».^{611}

Ситуация усугублялась последовательной гибелью наиболее популярных, особенно в матросской и солдатской среде, адмиралов: Корнилова, Нахимова, Истомина. Для русского солдата и матроса, отличавшегося всегда верой в любимых ему начальников, это был серьезный удар. Новые вожди не смогли доказать своей состоятельности и не завоевали любовь солдатских и матросских сердец. Как писал задолго до Крымской войны адмирал П.В. Чичагов, нижний чин отличался: «…одною особенностью, делающей ему большую честь: он в состоянии показать всему свету чудеса храбрости, выносливости и геройства, но все это возможно лишь тогда, когда начальник пользуется полным его доверием. Русская история доказывала это постоянно…».^{612}

Вспомним, что к началу обороны Севастополя в сентябре 1854 г. системы укреплений вокруг города как таковой не существовало. Она экстренно начала возводиться силами гарнизона и местных: жителей в те несколько дней, которые были отведены защитникам города союзниками, отказавшимися от штурма после неудачного для русских сражения на Альме: «Севастопольские укрепления с сухопутной или южной стороны не существовали до появления союзников у Камыша и Балаклавы, за исключением нескольких батарей, соединенных между собою каменными, из бутового камня, стенками, а местами земляными валами без рвов. Сплошная оборонительная линия стала воздвигаться наскоро, перед глазами неприятеля, когда он уже приступил к заложению первой своей параллели. Осаждающий с самого начала повел атаку против правого нашего фланга, где искусство Тотлебена соединило все усилия гарнизона для быстрого создания сильной обороны. На левом же фланге, не угрожаемом неприятелем, ограничились только разбивкою линии укреплений, вырытием широкого и глубокого рва перед Малаховым курганом, выведением оборонительной прямолинейной стенки от оного до 2-го бастиона из бутового камня, и вооружением последнего девятью шестнадцатифунтовыми каронадами. Корабельная сторона долгое время оставлена была без защиты: батареи, называемой 1-м бастионом, 2-го бастиона и Малаховой башни».^{613} Эта башня и ее значение до сих пор вызывают споры в среде военных историков. Существует мнение, которое иногда можно было услышать от участников обороны, что от нее было больше вреда, нежели пользы. При этом некоторые ссылаются на Тотлебена: «Мне говорили, будто бы Тотлебен с самого начала просил князя Меншикова уничтожить эту башню, которая могла только привлечь на себя усилия атакующего и быть нам более вредною, чем полезною, ибо самыя камни оной, как и было, поражали».^{614}