Применительно к Севастополю, значение крепостных стен, как долговременных укреплений, сводило их роль к «…редюиту линии передовых фортов».^{587} Но и без них еще нельзя было обойтись. Тотлебен находил, что будь таковые в Севастополе, «…не пришлось бы работать в нем ежедневно во время обороны 5000–10 000 чел. под сильным огнем неприятеля, и гарнизон мог быть уменьшен вдвое; кроме того, потери наши значительно уменьшились бы и вне Севастополя могла бы действовать в конце августа наша армия не в 115 000, а в 165 000 человек».^{588}

Более того, к началу Крымской войны уже обозначился переход крепостей из ранга бывших «твердынь и опор государства», в «…разряд складочных пунктов, мест заключения и даже просто памятников военно-инженерного зодчества».^{589} Соответственно, постепенно и сама тактика крепостной воины все более и более принимала формы и методы войны полевой, еще только зарождающейся, становясь предвестниками грядущих Верденов, Сомм, Пиров и других мест массового истребления людей.

Военным исследователям второй половины XIX в. пришлось вновь повернуться лицом к крепостной войне, как одной из важнейших составляющих кампаний. Это произошло после трагических событий под Плевной в ходе русско-турецкой войны 1877–1878 гг., когда русская пехота большей частью даже не доходила до долговременных фортификационных сооружений, останавливаемая огнем из окопов и редутов, связанных турками в единую продуманную систем), как это было сделано Тотлебеном под Севастополем. Впоследствии, в курсе предмета «Крепостная воина» академии Генерального штаба Германии, оборона Севастополя изучалась как первый в истории военного искусства «пример деятельной, преднамеренной обороны».^{590}

Заслуга Тотлебена в том, что ему удалось отойти от сложившихся стереотипов и навязать армиям союзников, привыкшим действовать по старым стандартам и вести правильные осады, нестандартные контрдействия. При отсутствия умов, равных по уровню мышлению Тотлебена,^{591} союзное командование повело осадные действия по привычной, но уже очень устаревшей схеме, и попало в стратегическую ловушку.

К чести их, они все-таки постепенно вылезли из нее, используя недостатки других военачальников с русской стороны.

Незадолго до войны 1877–1878 гг. Тотлебену удалось встретиться в Вене с Омер Пашой. Вспоминая кампанию в Крыму, Эдуард Иванович выделил как недостаток русской армии явление, когда «…генерал, стяжавший себе репутацию, потом обыкновенно боится потерять ее и делается поэтому нерешителен и медлителен».^{592}

Морские офицеры, взвалившие на свои плечи оборону Севастополя в начальный период, были прекрасными организаторами. Но, увы, вторая составляющая любой кампании — полевые сражения, находились вне их компетенции. Проигранные сражения при Альме, Инкермане, Черной речке, целый ряд неудачных наступательных операций вне крепостной оборонительной линии, не способствовал продолжению длительной обороны и отрицательно сказывались на моральном состоянии гарнизона.

Плевна подтвердила севастопольский опыт, говоря, что «…цель всякой обороны должна считаться достигнутой, когда удалось заставить атакующего обратить осаду в блокаду. Осман-Паша под Плевной этого достигнул, заставив нас после трех атак перейти к блокаде, а между тем Плевна вовсе не была укреплена, потом имела полевые укрепления, которые, постепенным усилением своей профили, приобрели характер и силу временных.

Под Севастополем было то же самое: сначала были лишь одни трассировки, затем появились бруствера высотой до 6-ти фут. с наружными рвами до 5/4 фут. глубиною; потом все это совершенствовалось и в конце концов бастионы имели валы, высотою до 21 фут. Думаем, что и долговременные укрепления сопротивлялись бы не долее севастопольских!

Из двух приведенных примеров видно, что бывают случаи, когда временные укрепления вполне заменяют долговременные и тяжких разочарований при этом не бывает. Надо лишь помнить, что сопротивляются не верки, а люди, которые их защищают».^{593}

В истории русского военного искусства Севастополь и Плевна неразделимы.^{594} Это две стороны одной медали: с одной — пример обороны, с другой — пример преодоления такой же обороны, но уже созданной турками, опиравшимися на севастопольский опыт русских. В то же время, необходимо признать, что опыт Севастополя и Плевны долгое время оставался в императорской армии не более чем «преданием старины седой» и никак не мог пробить себе дорогу в войсках.^{595}

Практический гений Тотлебена, его умение правильно сочетать наличествующие сооружения с быстро возводимыми укреплениями, объединенными в продуманную систему обороны, сделало оборону Севастополя поистине революционной. Поняв, что концентрация батарей в долговременных сооружениях неэффективна, он свел ее в систему, обеспечивая надежное прикрытие тех же самых сооружений. Этим Тотлебен срывал все планы союзников и благодаря этому первый штурм был успешно отбит.

Оборона Севастополя сразу опрокидывает значительную часть прежнего учения об осадной войне. Выдающаяся энергия и талант руководителя обороны, а также сила необходимости, повели к факту в истории крепостных войн небывалому. Гарнизон перекинулся через валы и перенес оборону в поле, где и захватил значительный район. Крепостная война соединилась с полевой.

К каким результатам привел такой способ обороны — напоминать ни к чему: они и так надолго останутся в памяти всех, интересующихся военным делом, но не лишнее будет указать, что после этой геройской обороны военная терминология обогатилась новым, весьма веским термином — «активная оборона крепости». Тотлебен вел прямо-таки инженерную войну с союзниками. На каждое действие их саперов следовал не менее, а порой и более агрессивный ответ со стороны русских фортификаторов. Порой сама жизнь приводила к нужному решению. Так родилась система ложементов, «…которая была подсказана самими войсками, …части наши, выдвигавшиеся на ночь для аванпостной службы, устраивали по собственному почину, на скорую руку, завалы, которые способствовали им более самостоятельно и надежно занимать выгодные для обстреливания противника пункты. Той же самой цели должны были служить ложементы. Это были те же завалы, но выбранные и устроенные с помощью науки».^{596}

Основные идеи обороны Севастополя, которые могли дать такие благотворные результаты, приводясь в исполнение на глазах неприятеля и при деятельном его противодействии, проявляются теперь заблаговременно выполненными в типе лагеря-крепости, чем, так сказать, освящается на будущее время принцип активности обороны крепостей, т.е. присоединения к чисто крепостным, оборонительным действиям — действия, присущие полю.

«Таким образом, громадная доля дела атаки-обороны крепости перешла из рук специалиста-инженера в руки тактики, а отсюда уже сама собой вытекает и необходимость того, чтобы тактика, как наука, приняла в свои недра этот отдел военных действий. Настала Русско-Турецкая война, — явилась Плевна. В Севастополе крепость вышла в поле, в Плевне поле укрылось за крепостью. Отзвуки идей обороны Севастополя проявились уже при обороне Бельфора; нет сомнения, что новая война даст и новую Плевну. Все это заставляет тактику деятельно заняться разбором этого нового вида военных действий, где крепостная война идет рука об руку с полем».^{597}