Передав мне свое решение, об отбитии у неприятеля Федюхиных высот, князь заявил, что он, для усиления атакующих войск, возьмет у меня 7-ю пехотную дивизию, прося сохранить это в глубокой тайне. Когда я вышел от князя, то бывший со мною дежурный адъютант, подполковник Гротгус, спросил: знаю ли я, что у нас берут 7-ю дивизию? Я был поражен удивлением. Неприятель был совершенно готов к встрече приступа».^{254}

Пожалуй, согласимся с Дмитрием Ерофеевичем и признаем, что неумение хранить тайну стало одной из причин поражения русской армии на Черной речке. Все происходившее в крепости быстро попадало в союзные штабы. Дефицита в информаторах не было, а за год войны союзные командиры научились отделять правду от вымысла. Витавшие вокруг «… слухи о предполагаемом деле на Черной речке…»^{255} попадали не только в уши своих солдат и офицеров.

Неудивительно, что командование французского контингента ожидало, что нападение произведено будет вероятнее всего 3 августа, в день именин Наполеона III, и потому передовым постам оказывалась особенная бдительность. Русские не отказывали себе в маленьких «радостях» подпортить неприятелям праздники, а может быть просто надеялись, что пары алкоголя убьют в противнике остатки бдительности.

Но французы предвидели большое сражение, которое впоследствии стало «…наибольшим актом самоотверженности в военной истории» Франции.^{256} С каждым днем тайное все более неотвратимо становилось явным и никаких послаблений в несении службы на аванпостах в охранении не допускалось. Информированность о готовящемся наступлении была полной или почти полной. В штабе Пелисье было известно от перебежчиков, пленных и своих наблюдателей, что русские намерены атаковать позицию союзной обсервационной линии, прикрывавшей осаду Севастополя. Неприятелю было даже известно, что русская армия готовит в большом числе на Мекензиевой позиции переходные мосты, необходимые ей для предстоящего боя. Суммировав и проанализировав имеющуюся информацию, союзники почти точно спрогнозировали вероятные действия князя Горчакова.

«31 июля (12 августа) общая молва заставила французов полагать, что сражение будет иметь место на следующий день; они приблизительно знали даже план его и полагали, что русские атакуют Гасфорта и Федюхины высоты, между тем как гарнизон предпримет большими массами общую вылазку по направлению к редуту Виктория и со стороны города. Союзники полагали, что одновременное выполнение этой двойной атаки не могло представить затруднений для князя Горчакова, ввиду тех значительных сил, которые по их предположениям, имелись в распоряжении у нашего главнокомандующего»^{257}

Но предполагая, союзники не ограничились пассивным ожиданием, они готовились к встрече с русскими батальонами.

«В ожидании подобного наступления русской армии, осадные батареи приготовились к открытию общего огня, а обсервационная армия, состоящая из трех дивизий пехоты; одной кавалерийской и восьми батарей французского войска, сардинской и турецкой армий, занимала, как выше упомянуто, позицию на Федюхиных и Гасфорта высотах: имея сардинский авангард на правом берегу Черной речки».^{258}

Несложно представить, что могло произойти, если бы вылазка против неприятеля все-таки состоялась и назначенные части Севастопольского гарнизона попытались атаковать батареи и траншеи союзников. Судя по всему, их мог ожидать лишь бешеный шквал огня осадных батарей, уже ожидавших наступления. Ни одна из полевых батарей союзников, предназначенных для стрельбы по пехоте при отражении вылазок, не была снята с позиций. Более того, по воспоминаниям французских артиллеристов — участников сражения на Черной речке, в батареях на Федюхиных высотах не было полного штата личного состава. Это было вызвано тем, что часть его откомандировали на позиции к Севастополю. И зная о готовящейся атаке русских, более того практически провоцируя ее, французское командование не сняло оттуда ни одного из артиллеристов: «…Известно, насколько неприятель был приготовлен нас встретить, и какой для нас исход имело это дело».^{259}

Офицер Владимирского пехотного полка Розин подтверждает, что вылазку готовили: «…Я мельком слышал, что на ту же местность сделана будет в составе двух полков вылазка для демонстрации долженствующего быть на Черной речке сражения».^{260}

О готовящейся операции знали не только военные. О ней догадывались и те, кому, казалось бы, знать об этом было совершенно необязательно. Да и нежелательно, особенно учитывая присущую женскому полу говорливость. Сестра милосердия Екатерина Бакунина писала в своих воспоминаниях: «Все грустнее и грустнее становилось у нас. Никогда не забуду я 4 августа! Сколько было тогда ожиданий, надежд! Мы знали, что будет большое дело на Федюхиных высотах, а среди нас было какое-то зловещее молчание. И не только на неприятельских бастионах, — это понятно, но удивительно было, что и наши батареи молчали». Ощущение, что Горчаков, приняв диспозицию сражения, не известил о его начале только непосредственно французского и английского главнокомандующих. Это — тяжелая правда и она вызывала естественное возмущение офицеров гарнизона Севастополя. В крымскую землю были брошены семена будущего поражения, давшие кровавые всходы.

И, как итог, слова из воспоминаний В. Зарубаева: «…Мы знали, что 4-го августа предполагалось наступление со стороны Черной речки и из Севастополя, да горе, что знали об этом и французы».^{261}

В такой обстановке разгула всеобщей «гласности» о скрытности подготовки, равно как проведении каких-либо отвлекающих мероприятий, говорить не приходится. Немаловажный элемент подготовки к сражению — фактор внезапности, который при определенных обстоятельствах мог стать если не решающим, то хотя бы значительным, был утерян. Вся сложная схема, разработанная штабом князя Горчакова, не включала в себя столь существенного звена, которое при благоприятном стечении обстоятельств могло существенно повлиять на ход и исход сражения, как скрытность или попытки дезинформации противника.

Обратимся к врагу. Как выше говорилось — к 3 августа тайное стало явным. Итальянский исследователь Крымской войны Манфреди не подвергает сомнению очевидность того, что «16 августа для союзников был ожидаемым днем вероятного сражения».^{262}

Вейгельт вторит итальянскому автору не только дополняя его, но и отмечая что неприятелю были известны детали русского плана: «… 12-го августа генерал Пелисье был извещен, что Русские намеревались предпринять 13-го общую атаку против позиций на Черной речке, в соединении с большой вылазкой из Корабельной слободы против атаки Виктории, и из города против левой французской атаки. Вследствие этого извещения сделаны были все распоряжения, чтобы с силою встретить эти атаки; хотя в этот день не были произведены, но несмотря на то в лагерях и траншеях войска остались в готовности также и в продолжение следующих дней, а потому они были вполне готовы к бою, когда он действительно загорелся 16-го августа».^{263}