В горнице Замолкли речи, Слезы высохли давно. Лунным оком смурый вечер Стал заглядывать в окно. Настя — в двери. С плеч покатых Падали, дрожа слегка, Темно-синие квадраты Барнаульского платка… А на поле Злаки крепли, Из земли, Как из ларца, Дотянулись чудо-стебли До Андреева лица. С той поры, Как снег растаял, Зерна в борозды легли, Он служить себе заставил Силы неба и земли. Шел Андрей, Счастливый, С поля, А ему наперерез Вышел кто-то… Настя, что ли? Переждал, А рядом — лес. Вскоре лиственно и хвойно Он касался их голов. Настя дышит беспокойно, Не находит Настя слов. Но подмечено, и метко, Что бывало с давних пор: Слезы женские нередко Начинали разговор. — Что ты, Настя! — Всхлипы глуше. — Не могу тебя понять. — Я люблю тебя, Андрюша… — И заплакала опять. Заговорила, теребя Углы плата: — Не знаю, Что скажешь ты, а я тебя, Андрюша, понимаю. — Спеша, слова летят из уст: — Когда, такой похожий, Поставили Сережин бюст… День-ночь — Я все к Сереже. При нем и ночь светлее дня, Смотрю — мне все в нем свято, А он глядит поверх меня Сурово вдаль куда-то. Обидно — почему поверх? И поняла я все же, Что он за всех, Что он для всех, И я, как все — Сереже… Лес и лиственно и хвойно Над Андреем зашумел. Он хотел сказать спокойно, А спокойно не сумел. Есть слова, Но все словами Невозможно передать. Стал он жадными губами Губы Настины искать. — Ой, не надо!… Дай мне малость Отдышаться… Погоди!.. — Руки вскинула, Прижалась И притихла На груди. Разговор вели неробко Про любовь и про дела. Не заметили, Как тропка К памятнику привела. Не свернули торопливо К новым радостям своим, Но, как дети, молчаливо Постояли перед ним. Жизнь подсказывает мудро, Очень мудро! Ведь не зря Настя тихая, как утро, Молодая, как заря. Над зеленою травою, Где влюбленных виден след, За рекою Ключевою Занимается рассвет. МАЛЕНЬКИЕ ПОЭМЫ МУЗА В деревне Пустовали гумна. Лицом смугла и темно-руса, По зреющим полям бездумно Бродила марьевская Муза. Был зной. Трава от зноя вяла. Полями, тропами лесными Брела и землянику мяла Она подошвами босыми. И останавливалась часто, И снова шла… В разгаре лета Среди таких, как я, вихрастых Искала своего поэта. Быть может, И прошла бы мимо, Ио рожь, стоявшую стеною, Раздвинула, еще незрима, И наклонилась надо мною. С тоскою глядя, ворожила… Меня в мое девятилетье На чуткость испытать решила — И, чуткий, Я ее приметил. Стояла Скорбная такая!.. Вперед как будто поглядела И, на тревоги обрекая, Уже заранее жалела. Миг — Что зерно. Вся жизнь в том миге. В глазах печального свеченья Легко, как по раскрытой книге, Прочел я тайну обреченья. «Мир повстречает новостями, Но ты полюбишь эти земли, Душою, Телом И костями Почувствуешь ржаные стебли. По жизни всей — до поседенья Ты пронесешь в душе пытливой Мучительное изумленье Судьбой крестьянки Терпеливой». И вот Глаза уже иные: «Дитя земли и революций, В тебя все радости земные Одною радостью вольются. Дитя голодного сусека, От всех невзгод Возьмешь ты долю; Дитя мечты, Все боли века Войдут в тебя одною болью. На все обиды и утраты Гляди, преодолев страданья, Как на торжественную плату За свет Душевного познанья. Ты больше всех Меня полюбишь. Всю жизнь свою В любой прохожей. Искать похожую ты будешь, Но так и не найдешь, похожей. За тяжесть, что тебя не в меру К земле пригнет И горем тронет, Я дам тебе такую веру, Перед которой Горе дрогнет». Не знаю, За какие вины, Печалью глаз И губ дрожаньем Она раскрыла мне глубины Своих земных переживаний. Моя крестьянская, босая, Прощально, помню, улыбнулась Перед глазами угасая, Ушла… И только рожь качнулась. Все — было. С головой седою Играть ли в рифмы, Как в игрушки? Все это было за Удою, У старой Дедовой избушки. |
