ДАЛЕКАЯ Права любви Да будут святы. Настроенный на этот лад Все девять лет, Я на десятый Решил поехать в Ленинград. Я поклонился Ленинграду И предъявил законный иск За девушку, что в дни блокады Он отсылал в Новосибирск. Скажу, в детали не вдаваясь, Вам, ленинградцы, не в упрек, Что я, и бедствуя и маясь, Ее, красивую, сберег… Шли дни. Закончив подвиг ратный, Еще горячий от огня, Ваш город взял ее обратно, Точнее — отнял у меня. Мы можем боль нести годами И все стерпеть, Но иногда Мы ссоримся и с городами, Когда обидят города. И вот Над невскою волною, Неподражаемо велик, В час утренний Передо мною Предстал любви моей должник. Еще тогда, В перронной давке, Он, хитрый, на моем пути Поставил будочку Горсправки: Мол, так легко ее найти. И, отсылая к доброй даме, Он знал, что та меня убьет Обыкновенными словами: «У нас такая не живет». Мне объясняют осторожно… Нет, нет! Не надо объяснять, Что девушкам совсем не сложно Свои фамилии менять. Зашел я в первый переулок И, глядя на дома, стою… В какой из каменных шкатулок Ты скрыл жемчужину свою? Скажи, куда заставил деться, Ответь мне, за какой стеной Стучит загадочное сердце, Так и не понятое мной?.. И слышу: Из соседней улицы, Где люди толпами снуют, Рояль и скрипки, как союзницы, Мне тихий голос подают. Хотят судьбу мою улучшить, Совет спасительный мне дать: Ходить под окнами и слушать — Она не может не играть. Она не может не играть, Задумавшись, она не может Наш снежный край не вспоминать И трудный срок, Что с нами прожит. И я ведь тоже берегу И в памяти несу сквозь годы Костры на голубом снегу, Где в холод Строились заводы. Она могла не полюбить Немую строгость наших елей, Но те костры, Но плач метелей Она не может позабыть. Льет дождь, Он хлещет по лицу, Плащ мокрый Липнет к мокрым брюкам, Две ночи От дворца к дворцу Шагаю Невским, Чуткий к звукам. Рояль заслышу и бегу, А где-то Новый завлекает… По звукам рассказать могу, Кто, Где, Когда И как играет. Вот эта: До чего ж юна!.. Рыбешкой в чешуе нарядной Все хочет вглубь, А глубина Выносит, легкую, обратно. Отчаясь в глуби заглянуть, Она без муки повторенья Спешит на солнышке блеснуть Своим красивым опереньем. А этот Все постиг уже И, неприступный и холодный, На самом нижнем этаже Живет, как сом глубоководный. Там воды тяжки и темны, Но с ними нелегко расстаться… В нем сердце может разорваться От недостатка глубины. Весь город утопал в закате Необычайной густоты. Застежками на синем платье Темнели невские мосты. Без позолоченных уборов, Забыв о боге вспомянуть, Клонились головы соборов, Чтоб на красавицу взглянуть. Великий Петр, Перед рекою Вздымая дикого коня, Грозил им медною рукою, Осатанев: «Она — моя!» Лишь я, Уставший от исканий И от мелодий, чуждых мне, Без этих царских притязаний Свой взгляд покоил на волне. Катились волны еле-еле, Но плеск их был притворно тих… Вот так прошли, Отшелестели Все лучших девять лет моих. И снова к ней душа стремится, Как будто я в горячке дней Забыл как следует проститься С ушедшей юностью моей. Не нарушая горькой думы, Еще дремотней, чем волна, В привычные для слуха шумы Вплелась мелодия одна. Родившись где-то за стеною, Она, чуть слышимая мне, Пришла как будто не за мною, Бродила долго в стороне. Сидел И слушал и не слушал, Но, как бывает только в снах, Она вдруг захватила душу И сердце понесла в руках. Другие звуки налетели — Как пленник шел я в их кругу И вот почудились метели, Костры на голубом снегу. И те костры, со мной блуждая, Вели куда-то вдоль Невы… Подъезд… И здесь, Чуть-чуть зевая, Лежат египетские львы. Я подошел, Стою на месте, И львы ленивые лежат. Что — честь ее или бесчестье Они, слепые, сторожат? А было, Я не сомневался, Не отравлял мне душу яд, Когда вот так же поднимался К любимой Девять лет назад. На меня удивленно глядит Глазами широкими, Будто знала, что был я убит, Будто знала, что был я зарыт, И, как многие многими, Был за давностью ею забыт. С огоньками-зарничками Вижу те же глаза и не те… Будто кто-то шалит в темноте Отсыревшими спичками. Как прежде, при встрече К груди не прижат. Вот и рядом, а так далека!.. И губы дрожат, И ресницы дрожат, И дрожит золотая серьга… Даже соболя Тронула легкая дрожь: На плечах удержаться не мог. На огонь потухающий Был он похож, Чуть заметный сквозь сизый дымок. Предо мной Распахнулась сибирская даль, Где мне встретилось горе мое, Мне припомнилась Старая-старая шаль, Согревавшая плечи ее. Образ тот На тяжелом стальном полотне Девять лет я алмазом врезал. А она: Дескать, кто вам сказал обо мне?.. Кроме сердца, Никто не сказал!.. Удивляешься? Полно! С любовью моей Было просто тебя подстеречь. Так охотник По следу прошел соболей, Что твоих удостоены плеч. …Представь себе, в глуши лесов Нет соболиных адресов. Там соболь по снегу петляет, Потом, глядишь, найдет дупло. И если только в нем тепло, Он прячется и отдыхает. Охотнику не шлет он весть Ни прямо почтой, ни окольно… Охотник знает: соболь есть — И этого уже довольно. И ест охотник на бегу, И засыпает на снегу. Зверь то внизу, То в темной кроне Среди разлапистых ветвей… В тяжелом поиске, в погоне Проходит много-много дней… Когда усталый зверь в пути Между корягами забьется, Охотник ставит сеть. К сети Подвешивает колокольца. Трещит мороз, и снег идет. Охотник ждет, и соболь ждет. Ночь... Зверю мнится: нет засад… И раздается звон, похожий На тот, что полчаса назад Вдруг зазвенел В твоей прихожей. Охотник тот настойчив был, Чтобы твои украсить плечи… А он тебя ведь не любил И не мечтал, как я, о встрече. Ему от чьей-то красоты Ни сладко не было, ни больно… Я знал, что в Ленинграде ты, — И этого уже довольно. Свое достоинство храня, Как с гостем говорит случайным, И за столом Сервизом чайным Отгородилась от меня. Заводит речь о жизни райской, О безупречности своей, О муже… И фарфор китайский Как бы поддакивает ей. И я заметил на стене: Добавкою к семейной притче Из рамки улыбался мне Семьи удачливый добытчик. Безделицами окружен, Которым так легко разбиться, Задумчиво, как умный слон, Сижу, боясь пошевелиться Ее оглядывая «рай» И прошлое припоминая, Прошу доверчиво: — Сыграй!.. — О нет… Давно уж не играю!.. — И чтоб упрашивать не стал, Лениво повела рукою… «Но кто же, думаю, играл, Но кто же бредил здесь пургою?.. Чьи руки воскресить сумели Те ночи давние, те дни: Непотухавшие огни, Незатихавшие метели?» А в это время из дверей, Где лак рояля засветился, Несмелый мальчик вышел к ней И, сделав шаг, остановился. В лице незрелой красоты Слились, сплелись, Как звуки в гамме, Ее красивые черты С чужими смутными чертами. И понял я Сознаньем всем: Меж нами В маленькой квартире Легло пространство Больше, чем От Ленинграда до Сибири. Опять далекая!.. И жаль, Что даже не с кем Мне проститься: Той девушке, носившей шаль, Здесь не позволят появиться. А что без той любовь моя?.. Безрадостна и сиротлива!.. Дверь… Лестница… Очнулся я На жестких космах Львиной гривы. Мои ли тронули слова, Но плакал зверь, Большой и грозный. Я видел, как по морде льва Катились каменные слезы. Себя в дороге веселя, И так беспечно, Так не к месту Пел кто-то, подходя к подъезду: « Тру-ля-ля-ля!.. Тру-ля-ля-ля!..» При встрече, Сделав поворот, Успел заметить я, Что это Беспечно трулюлюкал тот, Глядевший у нее с портрета… Рассвет. Еще улицы немы, И город в безмолвии строг… Он, как пушкинская поэма, Из которой не выбросишь строк. Окна Моют светлые блики. Мне же с глаз моих Ночи не смыть… Вот и утро, О город великий, Ты проснулся — давай говорить. Как мне быть? Если, горем согнут, В суд приду я с болью своей, Мне суды твои не помогут, Нет у них подходящих статей. Я приехал Из дальней дали И уеду, о том скорбя, Что ее у меня украли… Но украли и у тебя!.. И не думаю, что случайно В тот же миг за моей спиной Засмеялся звонок трамвайный — Ну, конечно же, надо мной. Дескать, Эй, оглянись, прохожий! Так и замер я на мосту Перед девушкою, похожей На потерянную мечту. Вышла, Словно ее и ждали, Еще сонная поутру, В той же кофточке, В той же шали, С прядкой, вьющейся на ветру. И любовью той же любима, Той же песней увлечена… Но уже, Пробегая мимо, Не признала меня она. |
