ПРОДАННАЯ ВЕНЕРА Я был у старших на примете. И вот однажды мне велят На комсомольском комитете О красоте прочесть доклад. Мой вкус был самый деревенский, А други просят: — Не забудь О красоте, ну, знаешь, женской В своем докладе помянуть. А что я знал? Что есть сутулость И есть девическая стать? На чем душа моя споткнулась, Не надо мне напоминать. И все же будущего ради, Марая белые листы, Задумал я в своем докладе Раскрыть все виды красоты: Все то, чем люди восторгались, С чем шли, рассеивая мрак. Все темы прочие давались, А тема женская — Никак! Не помогал мне опыт древний, Что лег в пудовые тома… Все лезет на глаза деревня, Подслеповатые дома, И щучьи зубы частокола, И ребра старого плетня, И школа сельская… Та школа, В которой около меня Сидела Граева Наташа… В те дни она такой была, Что ничего природа наша Прекраснее не создала. В деревне, помню, говорилось С насмешкой острою, как нож: — Ты что-то, девка, загордилась Как Ната Граева идешь! Теперь Хочу увидеть снова Все то, что память сберегла. И речка времени былого Перед главами потекла. Избрал я место наудачу У каменного голыша, Сижу за кустиком — рыбачу, Ловчусь перехитрить ерша. С настойчивостью непонятной Мечтаю о его клевке И все смотрю, Как луч закатный Разнежился на поплавке. Не видел я, как по откосу Прошла она, Как на песок Одежду сбросила И косы Под синий спрятала платок. Но видел я, Как стихли воды, Когда она к реке прошла — Фантазия! Каприз природы! Причуда света и тепла! Она, омытая лучами, Когда вода коснулась стоп, Легонько повела плечами, Как будто сбросила озноб. Волна пред нею расступилась И снова преградила путь… Блестели плечи, Золотилась Ее заносчивая грудь. Там, Над речною глубиною, Произнесли мои уста Еще не троганное мною Большое слово: Красота. Ничем Не помешав Наташе, Преодолев блаженный стыд, Я подстерег ее тогда же У зеленеющих ракит. Как, вспоминаю, сердце билось, Когда, проплавав полчаса, Она пришла, остановилась И заглянула мне в глаза! Смутилась вдруг, Стыдливой стала… В моих зрачках — Ей-ей, не лгу! — Себя, должно быть, увидала, Какой была на берегу. А старики — И это тяжко — Судили Нату под гармонь: — Конем любуются в упряжке, Конь на гульбе Еще не конь… Спеша продлить воспоминанья, Как в прежние твержу я дни Знакомое ей заклинанье: «Ты с глаз моих не уходи!» Но время воздвигает стены, И самой страшною стеной Огни и дымы дней военных Заколыхались предо мной… И вскоре Я ее увидел, Взглянув на мир из-под руки, Не на гульбе — В том самом виде, Как выражались старики. Увидел с темными горшками, Перекаленными в печах, С шестипудовыми мешками На перекошенных плечах. Порядок слов, Звучавший мило, Теперь бросал все тело в дрожь: — Ты что-то, девка, приуныла — Как Натка Граева идешь!.. При встрече На дороге пыльной Ее глаза несли мне весть, Что от работы непосильной Вся свяла, не успев расцвесть. Лицо обветренно и грубо. И шла она, Не шевеля Губами, Потому что губы Потрескались, Как в зной земля. Давно успела позабыть, Что до поры иссохли груди, Что стала по земле ходить, Как ходят пожилые люди, Что живость света и огня В ее глазах давно заснула. В мои с надеждой заглянула — И отшатнулась от меня. В моих, Повидевших немало, — А в них я все сберечь могу! — Себя в соседстве увидала С той, прежней, Натой, Что стояла Передо мной На берегу. Я знал, Что из морщин бессчетных, Примеченных, издалека, Любая черточка почетна, Как честный шрам фронтовика. За боль, За раннюю сутулость Спеши сторицею воздать. Найди же, чем не стала юность И чем она могла бы стать! На чем от самого рожденья. Не отразятся Ни ветра, Ни мировое потрясенье, Ни горе одного двора. Ищи прекрасное на свете, Суди, оправдывай, вини И по нетронутой монете Монету стертую цени. Не изменив мечтам заветным, По жизни в поисках пройди. В каком-то облике бессмертном Наташу Граеву найди. Ее судьба да будет вехой, Повсюду видной хорошо. Искал я. И в книжонке ветхой Ее бессмертье я нашел. Рука, листавшая устало, Успела, к счастью, долистать До той, Кем милая не стала И кем она могла бы стать. Я видел: В радостном полете Кисть жизнетворна создала Всю красоту горячей плоти, Причуду света и тепла. Влюбленный и ревнивый гений В слиянье радости и мук Набросил матовые тени На легкие изгибы рук. Такой лететь туда, где боги! И он, уже не тратя сил, Куском парчи, Упавшим в ноги, Ее чуть-чуть отяжелил. Едва приметными мазками На долгий срок, На вечный срок За темными ее зрачками Свет человеческий зажег. Тем светом ей Печаль, тревогу И горе изгонять дано. С такой легко искать дорогу, Когда становится темно. Она стыдлива без ужимок, Как та, Которую я знал… И это был Всего лишь снимок, А где же сам оригинал? Где рождена? В какие эры, В какой из поднебесных стран? И кто она? Прочел: «Венера». А чуть пониже: «Тициан». И тут же на бумажной сини Отчетливо и на виду Приписка: «Собственность России». Прекрасно! Я ее найду! И снова, В поиски ушедший, Всем говорю: Мол, так и так… Смеются: — Что за сумасшедший! Венеру ищет! Вот чудак! Какой-то полный незнакомец Откашлялся и пропыхтел: — Избаловали!.. Комсомолец, А тож — Венеру захотел! Иду, Чем дальше, тем смелее По городу — через снега, Иду в картинных галереях Через минувшие века, Через сокровища народов, Не падая пред ними ниц, Через толпу экскурсоводов, Учеников и учениц. Переходя от века к веку, В людской толкаясь тесноте, Они пришли сюда, как в Мекку, На поклоненье красоте. И красоте той благородной Себя отдавши целиком, Тянусь и я к ней, Как голодный За хлебным тянется пайком. Ее ищу я в каждом зале, В простенках каждого угла. — У вас Венера не была ли? — Нет, — отвечают, — не была. Вновь объясняю по порядку: — Амур и зеркало… Рукой Венера поправляет прядку… — Вновь слышу: — Не было такой. Но вот совсем неподалеку Бородка над толпой всплыла. Блеснуло старческое око Из-под очков. — Была! Была! И вспомнил я, Как поезд мчался В лесную родину мою, И я с таким вот повстречался В металлургическом краю. Теперь мне вспомнилось, Как ночью, В огнях увидев домен ряд, Похвастал кто-то: — Между прочим, Я строил этот комбинат. — Добавил, ус крутнувши лихо, Что ставил, там прокатный стан, А старец, вот такой же, тихо Заметил: — Вы и Тициан. Тогда, Болтавшие о многом, Толкуя обо всем слегка, Как на обиженного богом, Взглянули мы на старика. И он притих, Ни об искусстве, Ни о других делах страны Уже не говорил, Лишь с грустью Посматривал со стороны, Как спорил с химиком строитель. Так грустно на исходе дней Разочарованный родитель Глядит на выросших детей. Теперь старик подвижен, светел. Узнал и вновь не узнаю. — Вы вспомнили ее?! — Ответил: — Я вспомнил молодость свою. Мы шли, И не было мне странно, Что говорил он не шутя: — Вы знаете, у Тициана Она не первое дитя… — Дрожало старческое веко, А он твердил мне об одном: — Полвека! Да, мой друг, полвека Я был ее опекуном. Все черточки лица страдали, Кривились, будто был он пьян. — Что ж стало с ней? — Ее продали. — Куда? — Туда… за океан. Мы продаем И лес и кожи, По красоты нехватка в нас! Едва ли нужен и возможен Большого горя пересказ. Он знал, Что жили небогато, И ведал, продана зачем, Но только личные утраты Не восполняются ничем… Когда В Магнитогорске рыли Для первой домны котлован, Она плыла за океан. Навстречу ей машины плыли. Он говорил об этой встрече Так, Словно сам с ней в рабство плыл. — Я парусиною прикрыл Ее блистательные плечи. — Он рисовал мне Небо в тучах, Над палубой туман густой… За красоту времен грядущих Мы заплатили красотой. И с ней Не встретясь, Я простился. Нерадостен был мой уход. Заснул я поздно. Мне приснился Металлургический завод. Мне снились волны В кудрях пены, Бегущие за край Земли, Мне снились грузные мартены, Похожие на корабли. Пусть окна в них Прикрыты плотно И лишь на каждом красный глаз, Но и в зашторенные окна Бьет пламя, Обжигая нас. Но что такое?! Шум стозвучный Вдруг стих, рассеялся угар. С открытым ртом стоит подручный, Бородку щиплет сталевар. В глазах у парня бес запрыгал, И не возьму никак я в толк, С чего он громко загыгыкал: — Гы, баба!.. Голая!.. — И смолк. Гляжу я, Тоже ошарашен, Дивлюсь, как на печной пролет Походкой легкою Наташи Венера русая идет. Боса, парчой полуприкрыта В угоду прежним временам, На крошки ступит доломита, Поморщится — И снова к нам. Глядит все пристальней, Все строже. Ни слова нам не оброня. Хочу, мол, посмотреть, За что же Вы про… Вы отдали меня. Старик, Тихонько увлекая Меня от гостьи и зевак, Спросил негромко: — Кто такая? — Я мастеру: мол, так и так… Мол, помните, Когда здесь рыли Для первой домны котлован, Она плыла за океан. Навстречу ей машины плыли. И мастер, Подошедши близко, Остановился перед ней И поклонился низко-низко, Сняв кепку с головы своей… Помедлил, Дав словам отсрочку, Потом, прижав ладонь к груди, Заговорил: — Прости нас, дочка… Все видела, теперь суди. Бывало, бьюсь, Из кожи лезу, И недопью, и недоем. Мы пропадали без железа, И рабство нам грозило Всем. Как строились, Душой болея, Ты, вечная, нас не поймешь. И что тебе! Ты, не старея, До коммунизма доживешь. Захочешь жить у нас, к примеру, Гости без никаких бумаг… — Старик вздохнул: — Вот так, Венера… По батюшке не знаю как. Я посмотрел И вздрогнул даже. В горячем отблеске огня Уж не Венера, А Наташа С укором смотрит на меня. Вновь покорила Ясность взора Глаз темных, затаивших зов, Как затененные озера Среди нехоженых лесов. В них, Укрываясь от напастей Души глубинной чистотой, Надежда на большое счастье Все ходит Рыбкой золотой. Друзья не сразу догадались, Что говорит она со мной: — Вы перед вечной оправдались, Попробуйте перед земной… Не знаю, Так ли я ответил, Когда в суровой простоте На комсомольском комитете Читал доклад о красоте. Встречая взглядом Взгляд сердечный Сидевших прямо предо мной, Я с грустью говорил о вечной И с болью вспомнил о земной. Я говорил, Как перед Натой: История от первых дней Ни перед кем не виновата, — Виновны только перед ней. Одной цепи я вижу звенья, Сработанные не вчера: И мировые потрясенья, И горе одного двора. На все Я в жизни вижу отклик, От горя к радости мосты. Судьба Наташи — это подвиг. А подвиг стоит красоты. Глазами встретившись с одною: — Ты знаешь ли,— сказал я ей, Какой заплачено ценою За легкий взлет Твоих бровей? — Не знаю, так ли Двум мальчишкам, Зевнувшим нехотя в кулак, Сказал я, может, строго слишком. Послушайте, Сказал я так: — Все позабудется на свете, Все сгладится в конце концов. Вам, избалованные дети, Не вспомнить бедности отцов. Вам подавай лишь то, что мило, Красавицу и сад в цвету. Кровь пролилась, А не чернила В сражениях за красоту. Вам огорчительно до боли, Вам оскорбительно до слез, Что материнские мозоли Не пахнут лепестками роз. Наташи прежней мы не встретим, Но людям жить и быть красе. На этот раз уже не детям, На этот раз сказал я всем: — Рост красоты по дням и годам Мы обеспечим — верю я, Как обеспечен курс рубля Всем достоянием народным! Мечтатель, Верный почитатель Земных красот, Признайся, брат, Что виноват, И я, читатель, С тобой в растратах виноват. Мы равнодушны и незрячи, Не знаем, Что смелей резца Моя ль, Страны ли неудача, Морщинку, складку обозначив, Коснется каждого лица. Судьбу, Сгибающую лучших, Мы не берем за горло: «Стой!» За красоту Людей живущих, За красоту времен грядущих Мы заплатили красотой. |
