Те, кто настроен фаталистически, часто сравнивают возвышение Китая с возвышением Германии в XIX веке, которое в конечном счете привело к Первой мировой войне. Однако в той войне не было ничего предопределенного. В анналах истории она отмечена прежде всего как результат плохой работы государственных деятелей, просчетов, которые привели к таким непозволительным тратам, которые намного превышают предвидимые выгоды для всех заинтересованных сторон. Кто из государственных деятелей, вступивших в войну в 1914 году, не воспользовался бы шансом переиграть свое решение, когда они несколько лет спустя посмотрели на случившееся и увидели ту катастрофу, которую они принесли своим обществам, европейской цивилизации и долгосрочным перспективам всего мира?
Конечно, право выбора не принадлежит исключительно Соединенным Штатам. Перед лицом гегемонии в Азии, каким бы ни был этот режим, Америка выступила бы против, как она сделала это в отношении гегемонии со стороны Японии во время Второй мировой войны и Советского Союза во время холодной войны. Но в такой же мере, когда выбор зависит от американского поступка, этот шаг следует делать с большой осторожностью. Проблему не получится решить ничего не значащими спорами по поводу термина, которым следует характеризовать китайско-американские отношения. Нельзя этот вопрос решать и внутренними требованиями бюджетных баталий.
Определение национального интереса, когда мы говорим о Китае, осложнено большими культурными различиями между китайским и американским подходами к внешней политике и переменам в международном окружении, произошедшим со времени первого приезда американских эмиссаров в Пекин в 1971 году. Американские руководители подчеркивают личную добрую волю и личное отношение. За продолжительную историю длиной в пять тысячелетий Китай был свидетелем подъемов и трагедий, чтобы зависеть от доброй воли отдельных персонажей, которые в историческом плане представляют собой явление временное. Соединенные Штаты, имеющие национальный опыт двухсот лет, оказались в состоянии преодолеть свои проблемы путем сочетания идеализма, силы воли, организованности и благодаря благоприятному географическому положению. У Китая было много великих достижений, составляющих его славу, однако он часто сталкивался с проблемами, которые можно было преодолеть только благодаря способности к выживанию. Подход Китая к внешней политике носит оттенок скепсиса и благоразумия. Для Америки характерен оптимизм и миссионерство. Чувство времени у Китая отбивает совершенно иной, чем у Америки, ритм. Когда американца просят назвать какое-то историческое событие, он имеет в виду конкретный день календаря. Когда китаец описывает событие, он описывает его в рамках той или иной династии. А из 14 императорских династий десять длились каждая больше, чем вся история Соединенных Штатов.
Американцы размышляют в терминах конкретных решений конкретных проблем. Китайцы думают в терминах стадий в процессе, не имеющем точной кульминации. Американцы считают, что международные споры возникают либо из-за недопонимания, либо из-за злого умысла. Первое лечится методом убеждения – порой достаточно настойчивым, – а для последнего хорошим средством является поражение или уничтожение злодея. Китайский подход не носит персонифицированный характер, он терпелив и бесстрастен; Срединное царство испытывает ужас от того, что оно может оказаться в роли просящего. Там, где Вашингтон прибегает к честности и доброй воле в качестве смягчающих средств в международных отношениях, Пекин полагает, что государственные мужи проделали домашнюю работу и поймут тонкости окольных путей; поэтому настойчивость рассматривается как слабость, а хорошие личные отношения сами по себе не считаются смазочным средством в серьезном диалоге. Для китайцев американцы представляются странноватыми и в некотором роде легкомысленными.
Частично по причине трудностей, испытывавшихся обеими сторонами в понимании культуры друг друга и норм поведения, они редко добивались успеха в установлении прочного баланса в китайско-американских отношениях в течение какого-то длительного периода времени. В начале 1900-х годов на подход Америки к Китаю сильно повлияли миссионеры и торговцы, которым, по большому счету, было не до унижений, испытываемых китайским обществом из-за колониального гнета европейских держав. В 1930-е годы во время Второй мировой войны Китай был идеализирован как жертва японской агрессии и героический демократический союзник. После коммунистической победы в гражданской войне Китай трансформировался в сознании американской общественности в олицетворение идеологической и стратегической враждебности. В результате сочетания таких факторов, как маоистская воинственная идеология, интервенция Китая в корейской войне, американская неприязнь к внутренним институтам Пекина и ввод американского Седьмого флота в Тайваньский пролив, наступил период длиной почти в четверть века, во время которого две страны не имели дипломатических отношений и у них было мало контактов какого-либо рода.
После восстановления дипломатических контактов в 1971 году пять американских администраций обеих партий продолжали проводить поддерживаемую со стороны обеих партий политику, в основе которой лежало китайско-американское сотрудничество. И только в 1990-е годы идея конфронтации между двумя странами возникла вновь, угрожая вернуть отношения к напряженности почти полувековой давности. На данном этапе отступление с целью выявления такого развития событий может помочь определению природы существующих предпочтительных вариантов.
В 1971 и 1972 годах президент Ричард Никсон и председатель Мао Цзэдун восстановили дипломатические контакты, и не потому, что американская и коммунистическая идеологии стали более совместимыми, а благодаря их соответствующим геополитическим потребностям. Во время начального периода возобновившихся контактов распространялось много невинного вздора о том, как, дескать, «неестественно» было отчуждение между американским и китайским народами. Как будто бы сближение между ними заполнило какую-то подспудную эмоциональную потребность с обеих сторон. В жизни все было гораздо прозаичнее. Китай за всю свою долгую историю практически не имел опыта контактов с другими обществами на основе равенства. На протяжении большей части истории он доминировал в регионе; в XIX веке и в первой половине ХХ века он подвергался унижению со стороны империалистических держав. До этого он чувствовал себя очень уверенно, когда был в состоянии оставаться в стороне и не самоустраниться, будучи культурой, уникальность которой ставила его вне досягаемости извне, – и вплоть до 1500 года он также был самой передовой нацией в науке и технике. Для Китая не было ничего противоестественного быть в стороне от Соединенных Штатов.
Нельзя также сказать, что в 1971 году имела место широкая общественная поддержка требования в Соединенных Штатах относительно открытия Китая. Если и было в этом плане какое-то общественное давление, то исходило оно не из геополитики, а из общей идеи того, что «хорошие отношения» – это то, что надо и должно быть, и что холодная война должна быть закончена, лучше всего путем преодоления враждебности в виде некоего психологического проявления.
Обе страны свело вместе осознание их руководителями общей угрозы. Китайские руководители обратили внимание на грандиозное наращивание советской военной мощи вдоль своих границ, включая ядерные ракеты и 40 современных боевых дивизий, – свыше одного миллиона человек. К 1969 году Китаю стало очевидно, что марксистская теория не только не защитила его от советского военного давления, но предоставила предлог для этого, поскольку недавно провозглашенная доктрина Брежнева утверждала наличие особого права у Кремля использовать военную силу в рамках коммунистического мира с целью обеспечения его единства.
Для Соединенных Штатов возможность совпала с необходимостью. Под воздействием вьетнамской войны Соединенные Штаты – или, чтобы быть более точным, Ричард Никсон – осознали роль, которую мог бы сыграть Китай в установлении нового баланса сил в Азии. В геополитических терминах имели место мощные причины для сближения с Китаем в противовес Советскому Союзу – для того, чтобы либо сдерживать его, либо побудить его начать серьезные переговоры. Появилась возможность изолировать Ханой и тем самым подстегнуть окончание вьетнамской войны. Сохранялась уверенность в себе в условиях болезненного ухода Америки из Индокитая. А в итоге представилась возможность продемонстрировать неослабевающий потенциал Америки в деле конструирования международной обстановки, которая становилась многополярной.
