Насколько это обвинение реально — на самом деле вопрос сложный. Уже тот факт, что в 575 г. святой Герман предпочел написать Брунгильде, а не сановнику двора, наводит на мысль, что к тому времени королева располагала признанным влиянием на мужа. Тем не менее из этого нового политического статуса не вытекает ответственность за междоусобную войну. Сигиберт сражался во имя чести жены, но не обязательно по ее совету. «Гнев» Брунгильды в 575 г. мог опять-таки быть ловкой инсценировкой, организованной двором Австразии ради того, чтобы оправдать нарушение прошлогоднего договора. Ведь если бы королева действительно была мстительной фурией, епископ Парижский, вероятно, не искал бы ее заступничества.
Какую бы роль Брунгильда ни сыграла в действительности, Герман, посылая письмо, избрал королеву в качестве привилегированной собеседницы. Прежде всего он обратился к ее религиозным чувствам: если австразийцы требуют мести Хильперику, им надо лишь дождаться суда небес, ибо Бог не замедлит поразить виновного и низвергнуть его в ад после смерти. Но старый Герман сумел также затронуть политическую струну в душе корреспондентки. Парижский диоцез, объяснял он, уже пострадал от многих бед — имелись в виду эпидемия 567 г., а также пожары деревень в 574 г. Словом, если город возьмут, добыча будет невелика. К тому же грабеж убьет всякую надежду на возрождение Парижа. Это значило, что, когда последний будет аннексирован, Австразии не придется ожидать от него больших налоговых доходов.
Чтобы справиться с этой проблемой, Герман предлагал Брунгильде такое решение: «Эта область была бы рада вас принять, если бы верила, что благодаря вам обретет спасение, а не уничтожение»{285}. То есть, говоря обиняками, которые столь ценили меровингские литераторы, епископ Парижский предлагал сдать город Сигиберту в обмен на обещание, что грабежа не произойдет. Отсутствие добычи будет компенсировано косвенными податями, какие сможет платить город, экономика которого не пострадает.
Возможно, Брунгильда оказалась восприимчива как к религиозным увещаниям, так и к ссылкам на экономические реалии. Святой Герман всецело учел сложный комплекс побуждений властителей, и его демарш увенчался успехом. Рассказывая о кампании 575 г., Григорий Турский сообщает, что Сигиберт «намеревался оставить эти города войскам; но окружение ему помешало сделать это»[61]. Вероятно, королева, которую убедили, что милосердие выгодно, вразумила мужа. Париж открыл свои ворота. Сигиберт, Брунгильда и их дети могли совершить триумфальный въезд в бывшую столицу Хлодвига.
Смерть героя
Благодаря умеренности, которую австразийцы выказали в Париже, на их сторону немедленно перешли и другие нейстрийские города. Кстати, это могло быть даже главной целью похода. Аристократы — «верные» Хильперика начали дезертировать из его лагеря и являться к Сигиберту, чтобы изъявить покорность, в надежде спасти себе жизнь и по возможности имущество. Группа нейстрийцев предложила уже официально признать короля восточной части Regnum Francorum победителем. Только город Руан упорно отказывался сдаваться.
Хильперик, заточенный в Турне, все-таки оставался опасным. Сигиберт решил окончательно устранить эту угрозу, выступив, чтобы осадить город. Тогда Герман Парижский сделал заявление, от текста которого остались лишь фрагменты{286}.[62] Прелат не сохранял никакой политической верности прежнему господину, но епископский сан требовал от него просить милости для осужденных. И опыт научил его, что династические убийства подают пагубный пример: уже многие короли погибли оттого, что слишком щедро проливали меровингскую кровь. Опираясь на примеры из Ветхого Завета, Герман напоминал, что братоубийство — тяжкий грех, но вместе с тем политическая ошибка. Однако Сигиберт не позволил себя смягчить и повел армию, выросшую за счет нейстрийских отрядов, чтобы осадить единокровного брата. Брунгильда и ее дети остались в Париже. Таким образом, королева как будто не пожелала присутствовать при умерщвлении убийцы Галлсвинты, что еще раз побуждает усомниться, обладала ли она особо мстительным и кровожадным нравом. Похоже, взятие под контроль столицы Regnum Francorum интересовало ее больше, чем смертная казнь.
Армия Сигиберта заняла позицию перед Турне, однако не пыталась штурмовать стены. Варварские армии умели строить осадные орудия, но, похоже, не целиком унаследовали таланты римлян в деле осадного искусства. Тем не менее два наших информатора, Григорий Турский и Марий Аваншский, утверждают, что неравенство сил делало исход осады очевидным. Достаточно было дождаться, чтобы свое дело сделал голод.
За стенами и сам Хильперик сомневался в своих шансах спастись. Когда его жена Фредегонда этой осенью 575 г. родила мальчика, Хильперик велел немедленно крестить ребенка, хотя следовало бы дождаться Рождества — первой канонической даты для церемоний такого рода. Кроме того, король потребовал от епископа Турне стать крестным отцом новорожденного: если бы город пал, долгом епископа было бы защитить крестника. Поскольку судьба мальчика представлялась тем не менее весьма неясной, его назвали Самсоном{287}. Это имя, нехарактерное для Меровинга, вероятно, могло толковаться по-разному: если бы нейстрийская королевская семья выжила после осады, всегда можно было бы заявить, что имя «Самсон» намекает на длинные волосы франкских королей; если же Хильперика бы убили, ребенку с таким библейским именем спокойно могли выбрить тонзуру и отправить его в монастырь… а он будет волен выйти оттуда, если, как у Самсона из Священного писания, его волосы отрастут!
В лагере осаждающих никто уже не сомневался в близкой победе. Чтобы развеять скуку и поскольку нужно было воспользоваться присутствием всей аристократии, Сигиберт решил немного предвосхитить события, то есть устранение Хильперика. Прибыв в Витри-ан-Артуа — бывший дворец Хлотаря I близ Арраса{288}, — он велел поднять себя на щит и провозгласить «королем франков, некогда зависевших от Хильдеберта Старого», то есть королем бывшего Парижского королевства.
Среди пестрой толпы восточных и западных франков, пришедших провозглашать Сигиберта, никто не обратил внимания на двух рабов, выбравшихся из Турне и вооруженных скрамасаксами, длинными однолезвийными ножами, какие носил за поясом любой мужчина. Загнанный в угол, Хильперик приказал им убить Сигиберта. Как всегда злословя, Григорий Турский утверждает, якобы королева Фредегонда «заколдовала» их оружие, — возможно, это значит, что клинки были смочены ядом.
В самый разгар церемонии провозглашения оба убийцы бросились на Сигиберта. В последующей сумятице погибло несколько высокопоставленных чиновников. Сам король был смертельно ранен. Три недели назад Сигиберт узнал, что его войска истребили нейстрийские отряды Теодоберта; несколькими минутами ранее он был сделан королем двух третей франкского мира. В этот миг муж Брунгильды умирал на вершине славы.
Вследствие этой неожиданной развязки разношерстные армии, осаждавшие Турне, разбежались. Австразийцы уже не были уверены, что у них еще есть государь, ведь единственным наследником был маленький Хильдеберт II, оставшийся в Париже, в отношении которого было неизвестно, не стал ли и он жертвой наемного убийцы. Что касается нейстрийских аристократов, они увидели в этом повод немедленно перейти в другой лагерь и вернуться к Хильперику; чтобы им простили отступничество, они захватили нескольких австразийских магнатов, которые вскоре были казнены.
Хильперик наконец смог выйти из Турне и велел, чтобы ему показали тело Сигиберта. Не доходя до проливания слез, как над Галсвинтой, он приказал обрядить покойника и благочестиво похоронил своего единокровного брата в ближайшем домене, в Ламбре. Правда, несколько недель назад Сигиберт тоже устроил достойные похороны Теодоберту. Осквернять или увечить труп означало бы выражать крайнюю ненависть к этому человеку и его близким; у Меровингов подобные поступки производили тем более сильное впечатление, что случались редко{289}. Уважение, обычно оказываемое мертвым, само по себе показывает парадоксально-смягченный характер отношений между франкскими королями. Братоубийственный конфликт представлял собой борьбу за выживание, за власть или просто-напросто политическую необходимость, потому что воинственные потребности аристократов и воинов надо было удовлетворить. Не обязательно ценя друг друга, меровингские короли, возможно, не питали друг к другу личной ненависти.
