В заключительной части содержится последнее ударное место поэмы: «И у вас, ее матери, по милости Бога-Громовержца, также есть утешение в лице вашей дочери, вашего зятя, вашей внучки, вашего внука и вашего мужа»{263}. В самом деле, Гоисвинта могла рассчитывать на сочувствие Брунгильды и Сигиберта, а также их юных детей Ингунды и Хильдеберта II. Она также могла надеяться на поддержку нового мужа, короля Леовигильда. К этой моральной поддержке вполне могла добавиться военная: если бы Гоисвинта решила отомстить убийце Галсвинты, она должна была знать, что у нее будут союзники в Галлии, как и в Испании. И «Бог-Громовержец», Бог гнева из Ветхого Завета, поможет поразить виновного громом.
Цена крови: внешняя демонстрация
Совершенство произведения Фортуната — сложнейшая ловушка. В самом деле, поэма допускает несколько уровней прочтения, из которых мы видели два первых: элегию, по видимости отрешенную от политических вопросов, за которой спрятан — но довольно хорошо заметен — призыв к военному союзу между Австразией и вестготской Испанией против Нейстрии Хильперика. Но, несомненно, ограничиться этой интерпретацией было бы опасно.
Во-первых, сколь бы изощренной ни была демонстрация чувств, совершенная Фортунатом, об истинных чувствах Брунгильды мы не знаем ничего. Ее скорбь, вероятно, была искренней. Тем не менее Григорий Турский не упоминает о какой-либо ее резкой реакции на известие о смерти сестры. Это тем примечательней, что наш хронист не осуждал жажду мести, когда ее испытывает королева и даже святая: так, он в хвалебном тоне рассказывал, как блаженная Хродехильда некогда пыталась поразить убийцу своих родителей{264}. Один только Герман Парижский упомянул через несколько лет гнев (furor) Брунгильды, не желавшей предоставить поступок Хильперика суду Божьему. И тот же Герман признавал, что, может быть, этот гнев всего лишь придумала народная молва{265}.
Во-вторых, трагическая красота элегии Фортуната скрывает истинного адресата этого произведения. Ведь на самом ли деле послание было рассчитано на вестготов? Многочисленные ссылки на католичество Галсвинты побуждают в этом усомниться. Свою настоящую аудиторию элегия должна была найти скорей в Галлии, где ее распространяли. Читая между строк поэмы, светские и церковные элиты Regnum Francorum должны были понимать, насколько непоследовательна политика Хильперика. Убив Галсвинту, он позволил королю Толедо вновь ступить на землю Галлии, потому что Гоисвинта как мать Галсвинты могла попросить своего нового мужа Леовигильда выдвинуть претензии на владения покойной. Тогда король вестготов мог бы унаследовать спорный утренний дар, а Меровинги лишились бы аквитанских земель, завоеванных в тяжелой борьбе Хлодвигом. Кроме того, Леовигильд также мог в качестве компенсации за убийство падчерицы потребовать выплаты вергельда, «цены крови», которая в германском праве позволяла преступнику искупить совершенное преступление. И этот вергельд мог быть только значительным. Так, в 536 г. остготский король Теодахад был вынужден заплатить франкским королям Хильдеберту I и Теодоберту I 50 тыс. золотых солидов за убийство их кузины Амаласунты{266}.[57]
Элегия Галсвинте должна была заставить магнатов содрогнуться, напомнив им не столько о сочувствии и чувстве чести, сколько о хорошо понятных финансовых интересах. Таким образом, надо вернуть поэме Фортуната ее истинное значение — пропагандистского произведения, рассчитанного на магнатов Regnum Francorum и скрытого под двойным покрывалом: христианского оплакивания и дипломатического послания. Таким образом, ничто не подтверждает, что его действительно заказала Брунгильда, как уверяет автор. Заказчиков следует скорей искать среди высших австразийских чиновников — врагов Нейстрии, таких как граф Гогон или герцог Луп. А ведь Фортунат действительно с начала 570-х гг. поддерживал с ними регулярный контакт{267}, тогда как ничто не позволяет думать, что он сохранил к тому времени прямые связи с Брунгильдой.
Однако представляется, что замысел «медийной акции», которую представляла собой элегия Галсвинте, был значительно тоньше. Известно, что у австразийских дипломатов были информаторы в Испании и на границе Септимании, в частности, епископ Далмации Родезский. Они не могли не знать, что Леовигильд очень занят борьбой с византийцами в Андалусии и подавлением автономистских мятежей на остальной территории[58]. Следовательно, даже если бы новый король вестготов выдвинул притязания на утренний дар Галсвинты, он не располагал военными средствами, чтобы вынудить Меровингов вернуть ему территории или деньги. Вторжение вестготов в Галлию была всего лишь фантазией, которую придумал австразийский двор, а элегия Галсвинте была рассчитана на то, чтобы убедить в ее правдоподобности магнатов Regnum Francorum.
Наконец, если Фортунат изображал страдания Брунгильды и размахивал жупелом casus belli с вестготами, то потому, что от этого сильно выигрывал Сигиберт. Действительно, по степени родства король Австразии был столь же близок к Галсвинте, как и Леовигильд. Поэтому он мог потребовать справедливого воздаяния за смерть свояченицы. Чтобы уладить ссору, Хильперику пришлось бы выплатить ему вергельд. Если бы последний не был заплачен, Сигиберт имел законное право начать файду и повести войну с единокровным братом.
Таким образом, плач Брунгильды, хоть и умело сочиненный, должен был только создать некую видимость. Его издала не королева, а король Сигиберт, у которого были объективные основания бороться за права жены и призывать магнатов следовать за ним. Конечно, убийство Галсвинты стало позором для всех франков, и проблема утреннего дара угрожала территориальной целостности Regnum Francorum. Но жупел вестготского нашествия, умело используемый, позволял именно Сигиберту вновь поставить под вопрос раздел 568 г. и выдвинуть притязания на земли, принадлежащие его брату Хильперику. Честь была орудием, а не движущей силой меровингской политики. Позволили ли франкские аристократия и епископат одурачить себя этими маневрами? Мы просто ручаемся, что франки Австразии предпочитали иметь легитимное основание для борьбы с соплеменниками из Нейстрии и что им было выгодней утверждать, что они ведут справедливую войну, если они не хотели прогневить епископов.
Кстати, сама по себе хронология событий не дает оснований полагать, что источником конфликта стала вспышка гнева Брунгильды. Действительно, чтобы после получения вести о смерти Галсвинты послать гонца в Пуатье, попросить Фортуната сочинить элегию, распространить текст и дождаться, чтобы он принес результаты, требовалось несколько месяцев. К тому же Сигиберту были нужны союзники, чтобы сломить Хильперика, и он должен был убедить своего брата Гунтрамна сотрудничать с ним в карательной экспедиции. Но, похоже, раньше 570 г. еще ничто не было решено[59].
Общему согласию участвовать в походе куда больше способствовала надежда захватить земли Хильперика, чем жажда мести или угроза вестготского вторжения. Чтобы соблюсти формальности, государи организовали суд для рассмотрения убийства Галсвинты. В роли судьи выступал Гунтрамн как старший брат. Заседателями были «франки», то есть, несомненно, австразийские и бургундские аристократы{268}. Сигиберт официально подал жалобу от имени Брунгильды, и приговор не принес неожиданностей: Гунтрамн заочно осудил Хильперика и велел его «низложить». Это слово, использованное Григорием Турским, — несомненно слишком сильное. С практической точки зрения это значило, что старшие братья просто-напросто позволили себе начать войну до победного конца с младшим, пока он не потеряет все свое королевство или часть его. Земли, завоеванные Сигибертом, стали бы ценой крови Галсвинты, а земли, присвоенные Гунтрамном, — его гонораром в качестве судьи.
