Зигмунд заговорил в последний раз. Последние его слова сопровождались подергиванием головой и звуком, напоминавшим взрыв, который он издал губами. При этом слюна, вырвавшаяся у него изо рта, забрызгала лежащие перед ним исписанные страницы.

– А это что значит? – спросил детектив-констебль.

– Отец говорит, пусть канадка сама заплатит за переводчика, – перевел Питер.

– А что значил последний жест?

– И попутного ветра ей в спину.

– Вот даже как?

Старик опустил голову и вернулся к письму. Купер наблюдал, как черные чернила расплываются в тех местах, где слюна попала на бумагу. Но ручка двигалась прямо по ее каплям и не останавливалась до тех пор, пока не дошла до конца страницы. У Бена перекосило глаза, пока он наблюдал за этим. На этой странице не было ни единого выделенного параграфа.

Купер повернулся и покинул комнату. Питер Лукаш вышел следом и осторожно прикрыл дверь – так, чтобы старик не мог их услышать.

– Мне очень жаль, – произнес он.

– Вы мне это уже говорили.

– Вы здесь ни при чем, – пояснил Питер. – С нами он тоже отказывается говорить на английском. А скорее, наверное, не может. Его мозг просто не может справиться еще и с английским.

– А что он пишет? – спросил полицейский, когда они вернулись в прихожую.

– Я думал, что вы догадаетесь, – заметил младший Лукаш.

– Нет, не догадался.

– Писать он почему-то может только по-польски. Думаю, что это мучило его многие годы, ожидая выхода наружу, ожидая, пока он возьмется за ручку. И вот наконец он решил это сделать, пока еще не поздно.

– Сделать что? – переспросил Купер.

– Изложить все на бумаге. Понимаете, мой отец сейчас пишет свою версию падения «Милого Дядюшки Виктора».

Старший инспектор Кессен поймал Диану в тот момент, когда она выходила из комнаты для допросов. Он придержал ее за плечо, чтобы дать Гэвину Марфину возможность уйти вперед.

– Детектив-сержант Фрай, у нас всё под контролем?

Девушка почувствовала, как ее плечевые мускулы напряглись в том месте, где их касалась рука Оливера. Она не торопясь втянула воздух, чтобы взять свою реакцию, которая, как она понимала, была ничем не вызвана, под контроль. Интересно, подумала она, а старший инспектор знает о ее прошлом и о том, почему она перевелась в Дербишир из Вест-Мидлендс? Некоторые мужчины совершенно не представляют себе, как надо обращаться с женщиной, которая пережила изнасилование. А с другой стороны, может быть, она его настолько мало интересует, что он даже не заглянул в ее личное дело. Диана испугалась, что новый начальник может оказаться одним из самых страшных ее ночных кошмаров – препятствием на ее карьерной лестнице, которое не обойдешь и не объедешь. Так что перевод из Управления Е становился для нее все более привлекательным.

– Так точно, сэр, – ответила она.

– Полагаю, что у вас хорошая команда? – поинтересовался Кессен.

– Просто отличная.

Оливер убрал руку с плеча женщины, но все еще стоял к ней слишком близко, вторгшись на несколько дюймов в ее личное пространство[113]. Диана видела, что Кессену было до лампочки, какое впечатление он производит на окружающих. А может быть, он делал это нарочно, в ожидании, что кто-то поднимет руку и пожалуется.

– Вот тот же констебль Купер – очень добросовестный офицер, не так ли? Хороший пример для некоторых прочих, – сказал старший инспектор.

– Конечно, – ответила Фрай. «Например, для тех, кто позвонил и сказался больным», – подумала она. Но где, черт возьми, этот кладезь добродетели носит прямо сейчас? Как и вчера, он элементарные беседы умудряется растягивать до бесконечности!

Детектив-сержант взглянула на часы. Если б только она могла сбежать с совещания, то отправилась бы в поле, нашла бы этот «пример для подражания» и надрала бы ему задницу.

– Гэвин, а что, Бен Купер еще не звонил? – спросила она, придя в отдел.

– Нет, – отозвался констебль. – Он же снимает показания с сотрудников гостиницы, разве нет?

– Будем надеяться. Хотя пора бы ему и позвонить.

– Пока он там, непременно съест пирог и примет пару пинт пива, – предположил Марфин. – Я бы на его месте так и поступил.

– За телефоны, Гэвин.

– Так точно, мэм!

– И оставь в покое лобстера.

Бен Купер восседал на софе в гостиной дома Лукашей. На его вкус, в помещении было слишком жарко. И хотя его тяжелое непромокаемое пальто висело в прихожей, он все равно чуть не задыхался от жара центрального отопления.

– Мне кажется, вы не большой поклонник истории, – сказал полицейский. – А история вашего собственного отца вас что, совсем не интересует?

– Интересовала когда-то, – ответил Питер Лукаш. – Но времена меняются, и люди меняются вместе с ними. Наступает момент, когда надо двигаться вперед.

– А вдруг ваш отец еще не понял этой необходимости?

– Думаю, что вы попали в самую точку, – согласился Питер.

Грейс Лукаш исчезла где-то в глубине дома и оставила их одних. После этого на лице ее мужа появилось выражение неуверенности. Он не захотел присесть, а вместо этого встал на ковер перед камином и покачивался с носков на пятки, глядя мимо Купера в окно, которое выходило на Вудленд-кресент.

– Понимаете, мы все бережно относимся к нашему польскому наследию, – продолжил Лукаш. – Но большинство из нас сейчас в такой же степени британцы, в какой и поляки. А вот мой отец движется в обратном направлении, погружаясь в прошлое, в те времена, когда он практически не знал английский. Балансировать, будучи представителем двух национальностей, – вещь достаточно деликатная. И мне не хотелось бы, чтобы мой отец толкал меня не в том направлении.

– Но ведь вы же родились здесь, не так ли? Так в чем же сложность баланса?

– Наверное, вы удивитесь, – сказал Питер. – Конечно, я наполовину британец. Но каждый раз, когда меня просят написать свое имя, я чувствую себя иностранцем. Некоторые поляки, когда осели здесь, выбрали себе англизированные фамилии. Мою, например, можно было легко превратить в Лукас. В те времена никто бы не стал задавать никаких вопросов. Питер Лукас. Неплохо звучит, правда? Более по-английски вроде бы и не назовешься. Но есть категория людей, которые видят в такой перемене имен некое предательство, отказ от своей национальности и приношение значительной части своего «я» в жертву условностям.

– И ваш отец относится именно к таким людям?

– Да, мой отец и его сестра, моя тетка Кристина.

– А сами вы как считаете?

– По мне, так все это зависит от того, что правильно для каждого отдельного индивидуума, вы не согласны? Все зависит от того, кем каждый из нас видит себя в этой жизни: англичанином, поляком или кем-то еще. То есть самое важное – это то, как сам человек определяет свою идентичность и готов ли он пожертвовать ее частью, чтобы слиться с окружающими. Вот вопрос, который мы должны задать себе в первую очередь.

– Вопрос мне кажется не таким уж простым.

– Вы обратили внимание на руку моего отца? – спросил Лукаш.

– Вы имеете в виду отсутствующие пальцы?

– Да. Он потерял их, когда обморозился после падения самолета. Просто его спасение с пустоши немного задержалось. А отец снял перчатки и попытался остановить кровь, которая хлестала из раны Клемента.

Купер кивнул, хотя этого и не было в тех книгах, которые он прочел.

– Отец и Клемент были более близки друг другу, чем простые кузены, – продолжил его собеседник. – Они были очень близки – как братья. И это не преувеличение. У поляков такое случается. Они выросли вместе в деревне в польской провинции, вместе бежали, когда пришли немцы, вместе оказались во Франции. Когда Францию завоевали, им опять пришлось бежать. Гитлер называл польских солдат туристами Сикорского[114], по имени их главнокомандующего, а еще потому, что они перебегали из страны в страну. Вообще, ему не надо было бы говорить о поляках столь презрительно, потому что в то время они были одними из лучших бойцов на фронте. Понимаете, они были охвачены страстью. И перед ними был враг, которого надо уничтожить. Так вот, Зигмунд с Клементом добрались до Англии и поступили в Королевские ВВС. Английские летчики называли их «Грозные Близнецы», потому что они никогда не расставались и думали, что похожи друг на друга.