Поднявшись утром под дребезжание старого будильника, Лёшка, нащупав босыми ногами тапочки, не открывая глаз, поплёлся в ванную. Отца дома не было. Видимо, опять не ночевал дома. Умывшись прохладной водой и наконец проснувшись, Лёшка, прежде чем уйти в школу, заглянул в спальню к маме Рае, сказать ей «доброе утро» и получить инструкции на день – что купить в магазине.

В окно, затянутое по углам инеем и морозным узором, уже брезжил серый рассвет. Тусклый безрадостный свет падал на кровать, где лежала незнакомая высохшая женщина с запавшими глазницами и осунувшимися щёками. Её остекленевший неподвижный взгляд смотрел в неведомые, неподвластные живым дали.

*

Город украшенный переливающимися гирляндами бурлил в предпраздничной суете. А небольшая группа людей сиротливо стояла на заметённом снегом кладбище. Уткнув носы в поднятые воротники и засунув руки подмышки, они пытались укрыться от закручивающейся вокруг них метели и едкого запаха густого дыма, ядовито-чёрными столбами поднимающегося в пасмурное небо от горящих автомобильных шин, которые жгли на соседних участках, чтобы отогреть землю и вырыть новые могилы.

Лёшка стоял, прижавшись к Вите. Впервые за последние три дня он почувствовал тепло и защиту.

Вик приехал перед самыми похоронами. Благодаря полковнику Звонарёву, который не только подсуетился с разрешением на недельный отпуск, но и помог с билетом на самолёт, Виктор как раз успел к отъезжающему на кладбище автобусу. Заскочив в открывшуюся на ходу дверь и ухватившись за поручень, чтобы не упасть на повороте, он оглядел салон. В конце прохода, между прикрученных вдоль окон лавок, стоял гроб, обитый дешёвой красной материей с траурной чёрной оборкой по краям. Мазнув неверящим взглядом по открытому гробу с застывшим восковой куклой телом, Вик кивнул присутствующим и поискал взглядом свободное место, рассеяно скользя по головам, неузнаваемым чужим лицам, и зацепился за тоненькую фигурку мальчика.

Лёшка сидел в ногах деревянного гроба, сцепив в замок руки и зажав их между колен. Какой-то потерянный и словно никому теперь ненужный. У Вика что–то ёкнуло в груди, точно так же, как когда его вызвали к командиру и передали телеграмму о смерти матери. Пробравшись осторожно по салону подпрыгивающего на кочках автобуса, он сел рядом с Лёшкой, который тут же качнулся к нему и вцепился со всей силы в рукав, да так и не отпускал все похороны.

И только когда пришло время прощаться с покойной, Вик с трудом оторвал от себя судорожно сжатые на пятнистой ткани камуфляжной куртки тонкие пальцы и подошёл к гробу. Осторожно убрал снег, что нападал, да так и лежал, не тая, на сложенных на груди руках и белом восковом лице, и поцеловал холодный лоб, закрытый венчиком с молитвой. Последний раз взглянув на когда-то родное, а теперь почти неузнаваемое лицо, Вик вернулся к Лёшке, который так и не решился подойти. Когда все простились, Раю закрыли саваном и опустили крышку. Словно бой похоронного колокола траурно и тоскливо застучали по дереву молотки, заколачивая гвозди. Мужчины, взявшись за верёвки, осторожно стали опускать гроб в могилу.

Лёшка смотрел, как он покачивается на толстых верёвках, словно сказочный хрустальный гроб на цепях. И вдруг подумал: что если открыть его и поцеловать маму Раю, может, тогда она как спящая царевна оживёт и откроет глаза. Но когда мёрзлые комья земли глухо стукнули о крышку, надежда на сказку рассеялась, как чёрный дым высоко в небе. И Лёшка ясно понял, что мамы Раи действительно больше нет и она, как и его родная мама, больше не придёт к нему.

После похорон все вернулись в квартиру. Там посередине зала вместо пушистой ёлки, украшенной разноцветными шарами и праздничной гирляндой, стояли накрытые для поминок столы. Женщины в черных платках и мужчины в темных мятых костюмах, извлечённых по такому случаю из пыльных глубин шкафов, чинно расселись вокруг, тихо переговариваясь между собой. С преувеличенно скорбными лицами выпили за упокой и царствие небесное, закусывая блинами и поминальной кутьёй.

Лёшка молча сидел в углу, между стеной и диваном, под занавешенным Раиной посадской шалью зеркалом, и напряжённо вслушивался в перешёптывания соседок, что черными тенями тихо скользили мимо.

– Ей ведь и сорока не было?

– Да. Сгорела, как свечка.

– Что ж делать? Рак.

К ночи все разошлись, лишь Владимир Иванович с соседом остались на кухне допивать водку и плакаться на тяжёлую судьбу и вдовую жизнь.

Лёшку уже давно, ещё до того как убрали столы, отправили спать в его комнату. Вик решил ночевать в материной спальне. Ему не хотелось никого видеть. Он лежал на застеленной чистым бельём кровати, глядя сухими глазами в потолок. Курил сигарету за сигаретой, пытаясь представить мать живой. Но у него никак не получалось. Слишком долго они не виделись. И за прошедший год – наполненный новыми встречами, потерями, службой и войной – её лицо почти стёрлось из памяти. А женщина, лежащая сегодня в гробу, мало на неё походила.

От тяжёлых мыслей Вика отвлёк тихий скрип двери. В образовавшийся узкий проем, освещённый тусклым светом, падающим в коридор из кухни, наполовину протиснулась худенькая фигурка в байковой пижаме на пару размеров больше. Вик вспомнил, что в этой пижаме он спал, когда ему было лет девять. Но он тогда был намного крупнее не выглядящего на свои одиннадцать Лёшки, на котором она висела словно на вешалке. Рукава были закатаны, а штанины собирались гармошкой на войлочных домашних тапочках.

Мать редко выбрасывала вещи. Периодически наводя в шкафу порядок, она – перебирая ненужное по Витькиному мнению тряпьё – говорила: «Нечего хорошими вещами разбрасываться. Ты-то в этой пижаме всего ничего спал, сразу вымахал, как на дрожжах. А вот женишься, народите деток, и уже на пижамку не надо будет тратиться».

«Вот и пригодилась», – Вик невесело усмехнулся и затушил бычок в переполненной пепельнице.

Лёшка молча мялся на пороге, не решаясь войти. Наконец, переборов то ли робость перед сильно повзрослевшим, изменившимся братом, то ли страх потревожить его, решился спросить. Правда, его тихий неуверенный голос всё равно немного дрожал.

– Вить. Витя. Ты спишь?

– Чего тебе? – недовольно пробормотал Вик и потёр воспалённые глаза. – Иди спать.

Но Лёшка, вместо того, чтобы послушаться и уйти, шагнул в комнату и осторожно прикрыл за собой дверь. Не обращая внимания на ворчание, забрался на кровать и, привалившись к твёрдому боку, накрыл ладонью колючую щёку, с отросшей за день щетиной, поворачивая к себе его лицо и заглядывая в глаза:

– Вить, не плачь, пожалуйста. Господь этого не любит.

– Что? – Вик судорожно сглотнул. – Ты чего несёшь, мелкий?

– Мне баба Варя сказала, когда моя мама умерла, что если я буду плакать, Бог рассердится и не возьмёт её к себе, и ей будет очень плохо. И я не стал. Теперь мама в Раю. И мама Рая тоже. Когда она умерла, я не плакал.