– Дурное это место, сам знаю. «Проклятой дорогой» кличут или «Архонтской тропой». Но и преследовать сюда не сунутся, ночью – тем более. Сдается мне, пропажу не скоро обнаружат. Может – к зиме, а то и позже. И молчать будут, как демоны на сковородке у Создателя. Чтобы из столицы местное начальство не прихлопнуло.

Правя послушной лошадью, дварф то и дело поглядывал на свою спутницу.

– Вид у тебя необычный. Сразу видно – не из этих мест. Так выглядят северные эймарцы, признаться, мне твое лицо даже знакомым показалось. Я жил в настоящей столице, что Архоной зовется. Красивый город, старый. Эх, вернуть бы те времена… А с чего ты удумала архонтский символ на доске объявлений рисовать? Что сказать этим хотела? Что архонты еще существуют? Это и так всем известно, иначе никто бы не испугался. Помнят о них, и я тоже помню. Плохого о воинах-магах сказать не могу, жаль, что их мало осталось… Был я в тот день на площади, своими глазами тебя видел. Помог бы сбежать, но ты и не пыталась. Эх! Учудить такое в Готе! Худшего места и придумать нельзя!

Странница слушала монолог дварфа молча, но ее спаситель и без наводящих вопросов объяснял мотивы своего поступка. Похмыкав и покашляв, он продолжил:

– Хотя, как сказать. Гнилой город, но разрисуй ты доски в Аверне или, скажем, в Велеграде – убили бы без суда и следствия. Сразу под белые рученьки – и прямиком на шибеницу, минуя крепости и суровых начальников. Вот только зачем было так рисковать, я тебя спрашиваю? Днем, при народе? Жизнь не мила или принципы серьезные? Вот если бы ночью, да на здании Городского Совета. Нет, ты меня не слушай. Я, понимаешь ли, сам под знаменами последней королевы Эймара воевал, даже ранен был. Проиграли мы, вот я и помалкиваю. «А отчего брюхо располосовано?» – спрашивают. «На вилы напоролся», – отвечаю. Гляди!

Мужчина задрал куртку и показал широкий рубец на животе, заживший неровными, бугристыми краями.

«Он воевал за мой символ, поэтому помогает!» – поняла странница и дотронулась до шрама. Но дварф оттолкнул ее руку, некстати вспомнив, как однажды ночью на улице Готы его лба коснулось мягкое крыло летучей мыши – существа безобидного, но непопулярного за связь с потусторонним миром, пусть и вымышленную. Ощущение от прикосновения девушки было похожим. Мужчина потер старую рану и вернул одежду на прежнее место.

– Э, нет, ты меня не трогай. Я – дварф, ты – человек. И не подумай, что ты баба не симпатичная, но у меня такая позиция жизненная: не люблю, когда меня люди хватают.

Дело было вовсе не в расовой невинности дварфа, на войне мало кто отличался разборчивостью в связях, включая его самого. Это все Проклятая дорога! Жутко здесь, сколько себя не уговаривай! Мужчина не хотел признаваться, что боится, и продолжал болтать:

– А вот как я остроухих-то ненавижу! Думаешь, кто меня разукрасил? Сволочь эльфийская! Я его эрендольскую рожу до сих пор помню, и саблю кривую, острую, как лезвие. Прикончу гада, если встречу! Каково это, кишки свои увидеть, а? Но я и не жалею. Не о ране, а о войне. Дело было правое. И тебе в яме гнить не за что.

Стояла удивительная тишина. Дорога притаилась в ожидании долгой зимы или природа прислушивалась к рассказу, не смея перебить его шумом ветра? Доверившись незнакомцу, странница удалялась от Готы и слушала: впервые с ней говорили по-доброму, ничего не требовали и не кричали.

– Дороги эти, говорят, последняя королева северных земель прокляла, и не только здесь, в Морее, а по всему Эймару. Правда ли это – не знаю. Архонтам скверна не страшна, вот они-то по Проклятым трактам и ходят. Недаром, эти пути еще «архонтскими» называют. Вот к ним-то тебе и надо, я думаю, к архонтам то есть. На север иди. Сопри лошадь, оденься прилично, я денег дам. Много не могу, не богат. Морея – гиблое место, и ловить здесь нечего. Я хочу на родину податься, в Галаад. Рвану этой зимой, чего тянуть?

Вздохнув, дварф остановил лошадь.

– Дальше – сама. Мне до рассвета назад бы успеть. Если что – меня Гарт зовут, Гарт Баден. Может, свидимся. Чудная ты, но на безумную не похожа. Молчишь почему? Ладно, дело твое. Прощай.

Развернув колымагу, мужчина поехал в сторону города. И, странное дело, чем больше дварф отдалялся от спасенной им девушки, тем ему становилось тревожнее и тревожнее.

Тени от редких деревьев ложились уродливыми очертаниями на землю, спину лошади и его руки, вцепившиеся в поводья. Гарта не покидало ощущение взгляда в спину: пристального, неживого, жесткого. Вытирая холодный пот со лба и уже подъезжая к Готе, Гарт Баден понял, что проводить девушку по Проклятому тракту было откровенно плохой затеей.

«Прощай», – сказала странница и не сразу поняла, что прощание не прозвучало вслух. Она долго стояла на пустой дороге, глядя вслед существу, проявившему к ней нежданное милосердие.

Спланировав побег, Гарт Баден не позаботился о самых скучных, насущных вещах – еде и одежде. Правда, он дал денег, но вот беда – на Проклятой дороге не у кого покупать! Опасаясь сворачивать в сторону, странница продолжила свое одинокое путешествие до утра. Местность вокруг была незнакомая. Впереди показались строения – по обеим сторонам дороги раскинулась большая деревня. В молочной дымке рассвета плавали дома, виднелся высокий купол храма, поблескивала медная вывеска трактира. Новый день обещал быть ясным: осеннее солнце вышло из-за облаков, чтобы обласкать землю последними лучами тепла перед суровой морейской зимой. Надеясь на долгожданный отдых, странница ускорила шаги.

Со стороны деревни не доносилось ни звука, словно все ее обитатели спали. Не голосили петухи, даже собаки не лаяли. Это было необычно – морейцы рано встают. Девушка вошла в распахнутые ворота. Картина запустения, представшая перед ее глазами, наводила жуть. Обугленные или покосившиеся дома с проломленными крышами, зияющие пустыми дырами дверей и окон; сломанные доски ставен, криво прилипшие к стенам; глиняные горшки, кое-где надетые на колья уцелевших изгородей…

– Эй! Вы меня слышите? – спросила странница, сама не зная к кому обращается и вздрагивая от звука своего голоса.

Как чуждо он прозвучал в неестественной тишине заброшенной деревни! Здесь никто не жил очень давно. Неудивительно – Проклятая дорога прошила селение насквозь, от края до края. Что творилось на этих улицах, когда людей накрыла скверна неведомого проклятия? Выжил ли кто-нибудь, или девушка шла мимо кладбища, где каждый дом – склеп, а каждый камень – напоминание о последнем страшном дне?

Немедленно прочь отсюда! Забыв об усталости, странница побежала вперед, чтобы миновать деревню поскорее. Широкая улица привела ее к храму. Взмывая ввысь стрельчатыми арками серых каменных стен, он не пострадал ни от времени, ни от пожаров. На центральной розе витража были целы все стекла, и только деревянные двустворчатые двери, сорванные с петель, валялись на земле. Храм настойчиво приглашал войти.

– Мне некому молиться, – возразила она, поднимаясь на крыльцо.

Под высокими сводами святого места ее шаги отдались гулким эхом. Солнце заглядывало в отверстия купола, пылясь косыми лучами света. Не достигнув пола, они обессилено таяли в прохладном полумраке. Девушка была совершенно одна в пустом доме Создателя, забывшего звук молитв.

– Зачем я здесь?

Нельзя было представить себе места печальнее… Храмы не становятся святыми сами по себе, это искренняя вера людей возносит их каменные стены так высоко, чтобы надежды и мечты смогли достать до неба. А когда люди уходят, Создатель покидает храм вместе с ними. Как давно на алтаре не зажигали свечи? Сейчас он был засыпан трухой и сухими листьями. Странница смахнула с голой плиты мусор и замерла от потрясения, увидев знакомый символ змеи и меча и надпись под ним «Отверженные да присягнут тебе». Они были сделаны совсем недавно: еще валялась вокруг каменная крошка, а светлые выбоины не успели заполниться грязью.

Отверженные да присягнут тебе! Призыв? Девиз или клятва? Надпись таила в себе чудовищную мощь и оскорбляла самого Создателя. Кто посмел выбить ее в храме?